Связь времен - страница 5

людьми, и предложил рассматривать боль и удовольствие как важнейшие формы познания, дарованные нашей воле: боль — физическая или душевная — всегда говорит о сужении нашей свободы, нашего царства я — могу; удовольствие, радость — всегда о расширении границ этого царства.

С самого начала мне было ясно, что моё увлечение метафизикой не может никоим образом реализоваться в подцензурной печати, что даже показать рукопись «Практической метафизики» редакторам советских издательств было бы слишком опасным шагом. Идеологический зажим в стране всё крепчал, независимое мышление каралось лагерными сроками и ссылкой.

В 1965 году в Ленинграде были арестованы члены группы, издававшей самиздатский общественно-политический журнал «Колокол». Их руководитель, Валерий Ронкин, получил по статье 70 уголовного кодекса семь лет лагеря и три года ссылки.

В феврале 1966 в Москве закончился судебный процесс над Синявским и Даниэлем. Приговоры: Синявскому — семь лет лагеря, Даниэлю — пять. Началась, было, кампания протеста, но на её участников тут же обрушились кары, инициаторов — Юрия Галанскова и Александра Гинзбурга — отправили в лагерь.

Год спустя в Ленинграде арестовали 20 человек, входивших в тайную организацию ВСХСОН — Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа. Руководитель, Игорь Огурцов, получил 15 лет лагеря, остальные члены группы — от 4 до 10 лет. Был среди них и наш приятель, бывший член литкружка Эди Александровны Мóдель, Михаил Коносов.

Мы принимали какие-то меры предосторожности, не говорили о важном по телефону, не писали в письмах, прятали рукописи и зарубежные издания, хотя понимали, что, если им очень понадобится — найдут. Пущенную в Самиздат «Практическую метафизику» я приписал неизвестному автору, Андрею Московиту. (Такой хитрец — пусть ищут меня в Москве!) Один из экземпляров рукописи мой друг — сосед по квартире — партнёр по бриджу — Марк Подгурский хранил на дне корзины с грязным бельём. В записной книжке я использовал нехитрый шифр. Например, запись Averbahil, Munich, Podrez 5-11, 333-3787 означала на самом деле: Илья Авербах, Ленинград, переулок Подрезова, дом 5, кв. 11, тел. 33-37-87 (первую цифру в семизначном номере следовало отбросить). Chum, Roma, Svetly, 35-239 означало Володя и Майя Чумак (друзья с Ленфильма), Светлановский проспект, дом 35, кв. 239. Опять же, понимал, что и про друзей разнюхают. Но, по крайней мере, оттянуть, дать им время подготовиться в случае моего ареста — вот что казалось важным. Последняя записная книжка пересекла со мной границу СССР, хранится у меня до сих пор.

Вызов в Ленинградский «Большой дом» последовал летом 1967 года — и по совершенно неожиданному поводу. Всех участников литобъединения Бакинского опрашивали в качестве свидетелей по делу «изменника родины», Юрия Ветохина — того самого, который попытался уплыть в Турцию из Крыма. Приехавший из Симферополя следователь, лейтенант Коваль, объяснял мне, что они ещё не решили, как покарать неудачливого беглеца: предъявить ли ему обвинение в измене или объявить сумасшедшим и отправить в психлечебницу. Страха я не испытывал, обвинить меня в содействии беглецу КГБ явно не собиралось. Я даже не испугался явно провокационного вопроса следователя: «А как бы вы поступили с Ветохиным на нашем месте?» и дерзко ответил:

— Отпустил бы немедленно в Турцию или куда там он рвался.

— Как «отпустил бы»? Он, понимаете, бегит (sic) за границу, выдаёт там наши военные тайны. Его же допускали ко всяким секретным проектам — это как?

— Да какие там «проекты»! Он последние годы преподавал себе в Инженерно-экономическом институте, ничем военным не занимался. То, что он знал когда-то, за десять лет безнадёжно устарело. Наша оборонная промышленность, знаете ли, не стоит на месте. А представляете, какой вред может причинить человек с такими настроениями, оставаясь внутри страны?

Всё же один вопрос следователя поставил меня в тупик. Сам Ветохин выдвинул при задержании такую версию: он намеревался в случае ареста отсидеть в лагере полученный срок, а потом выйти и написать об этом роман в духе Солженицына.