Сын эрзянский Книга вторая - страница 16

— Отчего, дедушка, не бьешь часы днем, а только ночью?

Старик, сплюнув с губ дратву, не сразу ответил:

— Ночью люди не видят солнце, не знают, сколько времени, надо им сказать. Вот я и бью ночью.

И опять молчание. Только неутомимые ходики частят — тик-так, тик-так.

Наконец старик отложил валенок в сторону и так же молча прошел за печку, где на полу стояло ведро с водой, небольшой чугунок и лукошко с картошкой. Он положил в чугунок несколько картофелин, плеснул ковш воды, помыл их и воду вылил в щели между половицами. Одной рукой кое-как порезал картофелины, залил водой, бросил туда горсть просяной крупы. Чугунок сунул в печку на горячие угли.

— Что же ты, дедушка, не почистил картошку? Разве из нечищеной картошки варят суп? — спросил Степан.

— Варят, сынок, коли нечем чистить. Одной рукой много ли начистишь.

— Я бы тебе почистил!

— Сегодня ты мне почистишь, а завтра кто? — сказал старик насмешливо.

В голове у Степана сверкнула мысль: остаться жить со стариком, он бы ему все стал делать — чистить картошку, носить воду и дрова, а ночью выходил бы бить часы.

— Если бы ты мне разрешил, то я всегда бы стал тебе чистить картошку, — проговорил Степан робким голосом. — Совсем бы остался жить у тебя.

Мохнатые и седые брови старика взметнулись вверх. Он молча смотрел на Степана, потом спросил:

— А кто ты есть? Откуда?

Степан уже доверился доброте старика и быстро рассказал ему свою печаль. Помолчав, он еще раз для убедительности повторил:

— Отец ему наказал, чтобы он меня отвел, а он заставляет меня работать... У меня совсем нет охоты заниматься столярным делом, я хочу рисовать.

— Писать иконы, сынок, дело трудное. Всякий их не может писать. Для этого надобен талан. — Он поднял глаза на икону в углу, перекрестился и продолжил: — Видишь, как написано. Иисус будто живой стоит перед нами. И не поверишь, что это сделано грешной рукой человека...

— У меня хотя и нет талана, — быстро заговорил Степан, — но все равно я умею рисовать. И эту икону смог бы.

Старик покачал головой.

— Не говори всуе, сынок. Не люблю, когда человек хвалится.

— Не веришь? — воскликнул Степан с чувством обиды.

Глаза Степана забегали по сторожке — чего бы найти такое, вроде широкой доски? Но кроме покрышки от ведра он ничего не увидел. Тогда он решил нарисовать Иисуса прямо на столе. Подошел к печке, достал потухший уголь и встал у стола. Старик недоверчиво качал головой и усмехался в бороду.

Степан довольно долго срисовывал на столешницу Иисуса на облаке. Он не торопился, рисовать углем на столешнице оказалось трудно. Между тем у старика сварился суп. Он вынул чугунок и принялся обедать, пристроившись на лавке. Несколько раз приглашал и Степана. Но тот не отзывался. Наконец Степан сказал:

— Вот, — и устало сел на лавку.

Старик не спеша облизал ложку, расправил бороду и подошел поглядеть. Лукавая улыбка медленно сошла с его доброго лица.

— Вай, посмотри-ка, ведь вправду нарисовал... — сказал он, не скрывая изумления. — Кто же так научил рисовать?

— Никто не учил, сам, — сказал радостный Степан, — теперь уж старик должен его оставить у себя жить!.. Но старик подал ему ложку и велел дохлебать суп из чугунка.

В сторожку зашли три старухи-нищенки. Они сложили свои мешки у двери на полу, сами прошли к лавке. Старик принес из сеней колотых дров. Степана он как будто не замечал. Потом старик сказал нищенкам:

— Подметите пол да печку затопите, воды скипятите — с горячей водой кусок легче в горло полезет. А я тут схожу по делу. — С порога он поглядел поверх очков на Степана. — А ты пока побудь, никуда не ходи.

Его не было довольно долго. Печка уже протопилась, вода вскипела, и нищенки развязали свои мешки. Чего там только не было! И куски калачей, и ломти ржаного хлеба, и куски пирогов! Господи, да в их доме у матери не бывало никогда таких хлебов. Правда, сегодня базарный день, подумал Степан. Ему было приятно, тепло, и он задремал.

Степана разбудил Иван. Он ткнул его в плечо и велел ему скорее надеть пиджак, который принес с собой. Рядом с ним, посмеиваясь, стоял старик. На столе горела свечка. Никакого Иисуса там уже не было видно. Наверно, нищенки стерли тряпкой уголь.