Сын эрзянский Книга вторая - страница 17

Степан, бросив злой взгляд на старика-сторожа, молча стал натягивать пиджак.

— Если не отведешь к иконописцу, сбегу, — проговорил он.

Брат ничего не сказал. Вместо него ответил старик:

— Отведет, завтра же отведет, к самому лучшему иконописцу в городе — Тылюдину. — И, видя, что мальчик не верит, ласково добавил: — Я уже сам у него был, договорился. Он тебя ждет.

Степан просунул один рукав и приостановился, ожидая, что скажет брат. Но брат молчал.

— Отведешь?

Иван сверкнул злыми глазами.

— Отведет, отведет, — поспешил заверить старик.— У парнишки талан есть, надо отвести.

Степан победно взглянул на брата. Но когда вышли из сторожки, Иван так двинул кулаком по спине, что Степан задохнулся.

— Я выбью из тебя эту дурь, ты у меня не будешь убегать из дома! Будешь меня позорить на весь город!..

Утром Степану приказали хорошенько «умыть рожу» и надеть чистую рубаху. Два раза не надо было повторять — через минуту он был готов.

— Посмотри, Иван, как брат-то наш торопится, — проговорила Вера. — Словно его на праздник позвали.

Иван промолчал. Он был хмур со вчерашнего.

Степан потянул с гвоздя новый пиджак.

— А вот пиджак оставь, — сказал Иван. — Истаскаенть зря. Надевай зипун.

— Знамо, зипун, — поддержала Вера. — Не в гости же, правда. У свиней убирать да дрова таскать и в зипуне добро. А то, думаешь, за так станут тебя держать?

Степан был сегодня так рад, что ему все равно в чем идти, главное — идти, его ждет настоящий иконописец. Он не слышал насмешки Веры. Он даже не видел сострадательного и жалеющего взгляда Петярки, прижавшегося к матери. Он и на улице ничего не замечал: ни промозглого, со снежной крупой, ветра с реки, ни людей, ни самого Ивана. Он забегал вперед и с разбегу катился по крепко застывшим лужам, разметая лаптями снег.

— Иди добром, — ворчал то и дело Иван. — Кому говорю?!

Они пришли на самую окраину — дальше были заметенные снегом огороды, кочковатый болотистый луг, кусты ракитника. Однако дома тут были новы, крепки. Дом иконописца оказался вторым от края, пятистенным, под железной зеленой крышей. Степан впервые видит такую крышу — зеленую, и благоговение и гордость охватывают его, — ведь и он тоже художник, ведь и он будет жить в этом доме под зеленой крышей.

А во дворе уже закатывалась хриплым лаем собака. Иван со Степаном остановились, боясь ступить на чистое крыльцо. Дверь отворилась, выглянул человек с черной бородкой, с прищуренным глазом. Иван сдернул с головы шапку и поклонился.

— А, это ты! — сказал человек приятным голосом и шире отворил дверь. — Ну, заходите, раз пришли.

Степан, во все глаза глядевший на иконописца, заметил, что волосы у него длинные, как у диакона, черные, с рыжеватым отливом. Но еще сильнее поразил его фартук, который был на человеке, — он был весь густо заляпан краской. Этой краски хватило бы на целую икону. Он вошел за Иваном в какую-то комнату, где сильно и густо пахло маслом, красками и сосновым деревом. У стены в ряд стола несколько икон. Степан перекрестился на них, но лишь потом заметил, что некоторые из этих икон еще не дорисованы. Он смутился, покраснел и спрятался за спину брата. Там он и услышал, как иконописец сказал веселым приятным голосом:

— Ну-с, где ты там, покажись!

Иван выдернул брата из-за спины.

— Вот...

— Так, так,— сказал художник, как-то странно щурясь и улыбаясь, оглядывая Степана с головы до ног. — Хочешь иконы рисовать?

— Хочу, — буркнул Степан, а художник отчего-то громко рассмеялся. Потом уже строже, без тени улыбки:

— Ладно, пусть поживет, там будет видно. — И, подумав с минуту, прибавил: — Если есть талант и желание, чему-нибудь да научится.

— Таланта у меня нету, но желание есть! — живо ответил Степан.

Тылюдин засмеялся.

Иван тоже не знал, что такое талант, но, должно быть, этим называется счастье, рассудил он и толкнул брата в бок.

— Молчи, дурак, — буркнул он. И уже громко, назидательно, скорей для хозяина, чем для Степана:

— Делай все, чего будут тебя заставлять, живи смирно, слушайся хозяев. — Потом низко поклонился, художник махнул ему рукой, и он вышел вон.