Талифа-куми - страница 23

Райхман показал мне на кресло, придвинутое к углу стола, а сам сел на свой «трон». Снял очки, нахохлился, медленно перебрал несколько листков в старой папке, открытой перед ним, потом поднял глаза на меня. Все это молча. Ну и я молчу. Тут и без слов ясно: натолкнулся Райхман на что-то такое, чего и сам не ожидал.

Он тем временем опустил глаза, взял в руку курительную трубку, стукнул ею о дно большой «министерской» хрустальной пепельницы, вывалив кучу еще дымящегося пепла, и стал трубку небольшим ершиком прочищать. Так тщательно-тщательно, будто это для него сейчас наиважнейшее дело.

Через пару секунд вдруг отбросил и ершик, и трубку, встал, захлопнул папку, повернулся лицом к окну и заложил руки за спину.

В кабинете тишина — муху в коридоре слышно.

И вдруг часы напольные из угла громко так, басом:

— Бом-м-м!

Я аж вздрогнул. Звук-то совсем в наше время непривычный. У кого сейчас такие часы увидишь?

А они опять:

— Бом-м-м!

И как такие дома держат? Они ведь и среди ночи, небось, бьют!

На третий «бом-м-м» Райхман очнулся, повернул ко мне голову — и через плечо:

— Кто еще знает, что этот листок у вас?

Я мысленно прикинул — получилось, что много кто. Даже если не учитывать погибшую девушку и ее связи, все равно много получается.

Развел руками:

— Мы эту бумажку, Семен Семенович, и не скрывали ни от кого. Наоборот, со всеми консультировались.

— Погано, — вздохнул тот, медленно сел за стол, потер руками лицо и опять: — Погано.

— Сильно погано? — спрашиваю.

Вместо ответа Райхман посмотрел на меня, потом взял трубку, достал из ящика стола пакет с табаком и принялся трубку набивать. Набил, в рот вставил, спичкой чиркнул и спрашивает:

— Как давно она у вас?

— С месяц примерно, — отвечаю. — Но, Семен Семенович, вы бы подробности какие-нибудь поведали. Что это за бумага? Откуда? Почему «погано»? Я же вижу, вы встревожены. Что-то и сам тревожиться начинаю.

— Мало, — пыхнул трубкой Райхман.

— Что «мало»?

— Мало вы пока тревожитесь! А здесь впору не тревожиться, здесь бояться впору.

— Вот как?

— Именно. Заметьте, уважаемый, я не спрашиваю, откуда вы вообще эту бумагу взяли. Но если из-за нее кого-нибудь убили, удивлен не буду.

Я осторожно взял в руки этот листок. Надо же, убить из-за него могут! А на вид ничего особо ценного. Плотная пожелтевшая бумага, две строчки, написанные рыжими чернилами. Из-за чего здесь убивать?

Аккуратно положил листок в пластиковый пакетик и — в карман его.

Говорю Райхману:

— Семен Семенович, я еще раз спрашиваю, откуда этот текст? Почему за него могут убить? И кто? Что еще за банда букинистов у нас завелась?

— Не у нас, — отвечает Райхман. — И не букинистов.

— Я подробностей жду, Семен Семенович, — говорю чуть более строгим тоном. — Если уж речь об убийствах зашла, вы обязаны рассказать все, что знаете.

— Я пытаюсь сообразить, с чего начать свое объяснение, — морщится Райхман. — А вы мне мешаете. Обязан я, видите ли! Строго говоря, ничего я буржуазному государству не обязан. Одни буржуи убьют других. А мне какое дело?

Ага, классовой борьбы мне только сейчас и не хватало! Поэтому пытаюсь увести старика от антибуржуазных мыслей.

— Убивают, как правило, не буржуев, — говорю. — Знаете же: паны дерутся, а у холопов...

— И до холопов мне никакого дела нет, коли сами в холопы к буржуям полезли! — неожиданно рявкнул старик.

— А мне есть! — тоже показываю, что могу рявкать. — Я их защищать обязан! И буржуев, и холопов, и революционный пролетариат.

— Ох, святая простота! — Райхман подскочил с кресла и зашагал туда-сюда по кабинету. — Простота, которая хуже воровства! — Он обратился к портрету Ленина на стене: — Полиция в капиталистическом государстве, видите ли, защищает не только эксплуататоров, но и эксплуатируемых. Черта с два! — Это уже мне, а не Ленину. — Защищаете вы только и исключительно интересы буржуев. А общественный порядок — это так, — презрительно помахал рукой, — побочный эффект вашей деятельности.

Это звучало несколько обидно. И я сказал, что мне лучше знать, кого именно я защищаю.

Райхман с этим категорически не согласился:

— Вы так думаете потому, что никогда толком не изучали марксизм!