Талисман Авиценны - страница 11
«Как мы схожи — он золото ищет, а я
Непослушное средство от смерти.
Он в несбыточный призрак богатства влюблен,
Жаждет желтого мусора, тлена…
Неужели я так же бессилен, как он,
Перед страшным законом вселенной?..»
— Пусть! — алхимик кричит.—
Пусть я нищий пока.
Но аллахом надежда дана мне.
Неужели отбросишь меня, как щенка,
Не открыв философского камня!
Надо лишь золотую закваску плеснуть,
И в удаче порукою вера,
Мать металлов — давно мне покорная ртуть,
И отец их — угрюмая сера.—
Ибн Сина был от слов его громких далек,
Вмяв рассеянно в пояс бумаги.
Вместо них он оттуда достал кошелек.
Отдал все свои деньги бедняге.
— Это все, чем могу я помочь, о сосед.
Дай аллах тебе счастье в награду.
Философского камня, боюсь я, что нет.
Ну а доли мне просто не надо. —
Он ушел от бессмысленной страстной тоски.
От больных одиночеством окон.
А наутро достал и разгладил листки,
Что с собою унес ненароком.
Виден дьявольский труд, и совсем он не прост,
Этот малый котел для закваски.
В нем селитра и ртуть, спирт, квасцы, купорос —
Все намешано в поисках сказки.
Из листков возникала тревожная суть.
Человек колдовал не впустую.
Но не золото создал —
гремучую ртуть.
Безудержную силу взрывную.
Ибн Сина, ужаснувшись, отбросил листки,
Позабыв о печалях вчерашних.
Побежал через арки, арыки, мостки,
Как сидел, в своих туфлях домашних.
Побежал, чтоб, ученому правду открыв,
Удержать его…
Вдруг за домами,
Не достигнув цирюльни, услышал он взрыв
И увидел взлетевшее пламя.
Он, мечтающий смерти поставить предел
В мире, где все законы так зыбки, —
Вот опять человека спасти не успел
От простой человечьей ошибки.
А ведь мог бы, наверно…
Все в серой пыли.
Смерть за поиск — обычная плата.
Пепел, прах… А на взорванных комьях земли
Дотлевавший рукав от халата.
ДИАЛОГ УЧЕНИКА И УЧИТЕЛЯ
Джузджани
Диктуешь сегодня, и каждая фраза
Такой глубины и такого размаха…
Но вот уже сколько страниц, и ни разу,
Нигде не попалось мне имя аллаха.
Ты больше не веришь в него?
Иби Сина
Почему же.
Мой коврик всегда наготове хранится.
Джузджани
Нет, нет, мой учитель, в жару или в стужу
Ты молишься, знаю. Но эти страницы…
Ибн Сина
Да, знанья полет оголен и опасен,
И движется он по путям неизвестным.
А что до аллаха, ты прав, я согласен —
Проставь там, где сам посчитаешь уместным.
Когда дышать совсем невмоготу
И черен мир коварный и жестокий,
Он всем наукам подводил черту,
Вплывая в поэтические строки.
Свободно думы нес туда свои,
Клеймил своих гонителей упрямо.
Его отточенные рубаи
Не зря пленили юного Хайяма.
И до сих пор не все понятно нам —
Туманами история объята —
Что Ибн Сина вписал, а что Хайям
В волшебное наследье рубайята.
«Может быть, потому он из века иного…»
В. П. Малыгину
Может быть, потому он из века иного
Входит в книгу мою через тысячу лет,
Что сегодня опять у постели больного
Размышлений его загорается свет.
Мой обветренный друг, старый врач корабельный,
В Ибн Сину, как в чужую девчонку, влюблен,
Каждый раз, уходя в океан беспредельный,
Возит в тесной каюте Врачебный канон.
Он из тех корабельных врачей, для которых
Пульс матроса — уже для решений простор.
Лечит он ностальгии назойливый шорох,
Грянет час — операцию сделает в шторм.
А «Канон» занимает почти полкаюты —
Пять томов, что по-русски печатал Ташкент.
— Это что ж — для, фасона тебе, для уюта? —
— Нет, — мой друг отвечает, — я вечный студент.
Ибн Сина — талисман. Страсть его современна.
Даль морская качается, волны кругля.
И зовут его в кубриках: «Наш Авиценна» —
И еще добавляют: «Душа корабля».
БАЛЛАДА ВЕЗИРА
В середине жизни, бездомной, нескладной,
После всех городов и стран
Он пришел к подножью горы Альванда
В независимый Хамадан.
Когда-то глядевший с высот из тумана,
Языческий лев коптится в пыли.
Перечеркнуто имя твое, Экбатана,
Бывший древний город мидийской земли.
Тебя Искандер Македонский когда-то
Сделал одной из своих столиц.
Ибн Сина глядит на твои квадраты,
На развалины славы, павшие ниц.
Он спешил сюда не к шумному пиру.
Его ждет больной хамаданский эмир,
Длинноименный, как все эмиры,—
Шамс ад Даула абу Тахир.