Там, за облаками… - страница 10

Родители по вечерам уже не странствовали с квартиры на квартиру: сразу знали, где нас искать.

Помнишь, как вечер о Чайковском мы вдруг закончили разговором о Чехове? Как вдруг, а может и не вдруг, открылось: они не просто стояли рядом во времени, они, такие разные, были единомышленники, они двое были как одна большая душа. И начинала слышаться музыка даже вот в такой, наугад взятой, строке: «Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами…» Сколько было походов в библиотеки, в театр — на спектакли и за кулисы, в костюмерную — и в филармонию! И помнишь, как этот вечер, на который пришли даже из других школ, вдруг обернулся отчаянным спором о месте, долге и чести художника, о смысле жизни? Сколько раз мы слышали и раньше от Людмилы Прокофьевны: ребята, учитесь видеть в жизни больше хорошего, доброго, чем плохого, а для этого научитесь прежде всего строже спрашивать с себя. Но только тогда мы начали как следует понимать, что за этими словами стоит. А какими красивыми были тогда наши девчонки в бальных платьях и мальчишки во фраках, когда они вышли на середину актового зала и зазвучал «Сентиментальный вальс», и мы увидели, как танцуют по-настоящему… Сколько после того вечера прибавилось любителей филармонических концертов, как мы ездили на них через весь город…»

Отца он не помнил: Мараховский-старший погиб в воздушном бою над открытым морем в районе Новороссийска, когда Вальке было пять лет.

Отец летал на «бостонах». Однажды в затрепанном журнале без конца и начала Валька увидел снимок: группа «бостонов» над бесконечной пеленой белесых непроницаемых облаков. Он вырезал фотографию и долго ее берег вместе с прочими ценностями — крючками и лесками из конского волоса, стреляными гильзами и серебряными «крылышками», оставшимися от довоенной летной формы отца. Валька упорно верил, хотя и сам бы не смог, пожалуй, объяснить почему, что один из тех «бостонов» на снимке — отцовский.

Позже узнал: снимок был сделан в небе над Западной Европой, где отец никогда не бывал. Но с тех пор все, что для него стояло за словом «отец», навсегда соединилось с накрепко отпечатавшимися в памяти силуэтами самолетов, уходящих за облака.

Он знал отца по немногим сохранившимся любительским снимкам. Их перед войной не копили в семейном альбоме. Кто думал, что у старшего Мараховского будет такая недолгая летная жизнь? Он знал отца по воспоминаниям изредка наезжавших однополчан, которых с каждым разом собиралось к поминальному столу все меньше, и по рассказам матери.

В этих рассказах отец был неотделим от авиации, и она не существовала отъединенно от него.

Валька слушал и требовал повторений. И временами ему начинало казаться, что он и сам явственно помнит все аэродромы и авиагородки, которые до войны успел повидать отец; он мог с необъяснимой для себя самого, но почти безошибочной точностью вспомнить даже, как пахнул воздух аэродромов — бензином, маслом, перкалем, отцветающими ромашками и острым, обжигающим ветром высот.

В их доме, и когда они жили втроем, и потом, когда мать уехала в Москву искать сослуживцев отца, чтобы устроиться на работу где-нибудь при аэродроме, а он остался у бабушки, Ефросиньи Васильевны, в деревне Глумово Ивановской области, — в их доме об отце всегда говорили так, словно он вышел ненадолго и с минуты на минуту вернется. И Валька создал свой собственный образ отца, соединивший в себе все лучшие человеческие черты.

Валька почти физически ощущал его присутствие рядом и часто ловил себя на том, что напряженно ждет: вот сейчас отец переступит порог, большой, добродушный, как Чкалов, положит ему руку на плечо, встряхнет его дружески и скажет, по-ихнему, по-ивановски мягко налегая на «о»: «Ну-ко, Валентин, расскажи, как и куда двигалась твоя жизнь без меня?»

Для него не стояло вопроса «кем быть?», который рано или поздно приходится решать каждому. После учебы в Бугурусланском училище летчиков ГВФ он начал летать в Ивановской области. Первым его самолетом стал знаменитый ПО-2.

Это был самолет-легенда. Одни из первых отечественных самолетов, появившийся, по сути, на заре авиации. ПО-2 дал путевку в небо практически всем поколениям наших пилотов. На ПО-2 «становились на крыло» и те, кто добывал первую славу нашей авиации в тридцатые годы, и те, кто навеки обессмертил ее в небе Отечественной войны. На ПО-2 училось азам летного дела первое поколение космонавтов. В их воспоминаниях можно найти немало теплых слов, адресованных тем — училищным, тем — аэроклубовским «этажеркам», теперь уже прадедушкам современных сверхзвуковых самолетов.