Там, за облаками… - страница 9

Вопрос скользнул, не задел — ну, понятно же, столько у человека сейчас радости, до манеры ли разговора, спишем угловатость на наше торопливое время! Полушутя отписалась тогда и я. Ну да, мол, а я все летаю… Забыла бы об этом и думать, не случись через день рейса в Ульяновск и одного разговора.

Пассажиров было немного, немного работы. Летела в Ульяновск девушка одна, оказалось — ровесница, но самое главное — только что окончила педагогический. Понятно, я ее забросала вопросами. И вот чем у нас разговор кончился. «Ладно, — сказала она. — Пусть так, пусть я пошла в педагогический только потому, что в другом институте недобрала баллов. Не говорю, что не мыслю себя без школы. Но как бы там ни было, а у меня диплом в руках. А у тебя что, с твоей-то серебряной медалью за школу, с двумя курсами филологического? «Птичка» на курточке. Подносы с завтраками. Граждане пассажиры, самолет пошел на посадку, застегните привязные ремни».

Сказала — как ударила. А я вдруг твое письмо вспомнила, вопрос в конце, и почудилась мне в нем недобрая какая-то ирония. Не может быть, сказала себе, Татьяна у меня не такая, она меня всегда понимала. Мне это кажется, устала просто, вот вернемся домой, отдохнем, я Татьяне напишу, все станет на свои места. Написала. А ты как в воду канула. Достаю из почтового ящика письма от кого угодно, только не от тебя. Уговариваю себя: просто ей некогда, может, уже и написала, вот-вот получу, и окажется, что я все свои страхи придумала. А червячок точит: люди долгие годы под одной крышей живут и то вдруг открывают, что совсем чужие друг другу, мало ли как меняют их время и обстоятельства? Раньше, в Иркутске, когда сомнения донимали, было проще: садились рядом, смотрели друг другу в глаза. Теперь ты далеко. Не увидеть. Может, ты теперь заодно с этой учительницей из Ульяновска? И я начинаю думать: а в самом-то деле кто я, с моей серебряной медалью, с двумя курсами университета? Может, меня просто по течению понесло, остановиться надо, оглядеться, разобраться с собой? Может, где-то, когда-то мы друг друга недопоняли просто, нет у нас ясности, и оттого все — твое молчание, мои страхи?

Татьяна, присядь на минутку. Пусть у нас будет, как раньше было. Посидим рядышком, выложим друг другу душу — начистоту. Чтобы друг друга понять, как раньше понимали. Так будет лучше обеим».

«Я оглядываюсь назад, наугад оглядываюсь, ищу самое начало, и первыми вспоминаются наши школьные литературные вечера и наша Людмила Прокофьевна. С нее и с этих наших вечеров для меня многое началось. Помнишь, какие это бывали вечера?

Они, конечно, не заменяли «прохождение» и «усвоение» того, что полагалось по программе. Но как-то незаметно превратили мы это занятие в захватывающую игру, в поиск, и ради них начали легко поступаться любыми другими привязанностями. Вечера — это была идея Людмилы Прокофьевны, но она сумела ее так подсказать, что вышло, будто мы до всего додумались сами.

Ты помнишь, как это было? Роман или пьесу, которую полагалось «пройти», мы сначала откладывали в сторону. Литература начиналась с истории. «Сначала давайте попробуем представить время, в котором жил и работал писатель и о котором потом рассказал». Откуда только могли, мы добывали приметы этого времени. Нас интересовало буквально все: быт, нравы, политика, экономика, культура, даже моды. Что, например, шло в театрах, когда Горький писал «Мещан»? Что исполнялось в симфонических концертах? Чьими стихами больше и почему увлекался Петербург зимой 1841 года, последней зимой, которую видел Лермонтов? И если мода один из способов выражения среднеэтического общественного уровня — как тогда одевались и, значит, на каких еще «китах» держался общественный вкус? А потом уже проще было уяснить себе и авторскую позицию, и круг героев, и идейную направленность произведения, и особенности творческого метода — все, что и нужно было знать.

Помнишь, как со всем, что удавалось «добыть», мы собирались после уроков дома у Людмилы Прокофьевны? Я вспоминаю этот дом, где нам всегда было так хорошо и тепло, и в памяти встает самое главное: книги. Все остальное уступало им место. Нам разрешалось их брать. Теперь-то я знаю: многое можно было, наверное, найти в любой библиотеке. Но мне до сих пор кажется, что многие книги из тех, что потом тянуло перечитать, нам впервые открыла Людмила Прокофьевна. Помнишь, как она говорила: ребята, да ведь вы это все можете сами! И нам действительно казалось, что можем, и это было, наверное, самое главное, что мы от нее уносили: веру в себя. Учителя поговаривали; нарушение обязательной дистанции, даже — «дискредитация педагога как руководителя учебного процесса», а она упрямо делала нас как бы соучастниками этого процесса. И мы видели: нас учат для нас же самих — и мы любили учиться.