Тайна исповеди - страница 14

Да, этот мир несовершенен и вообще устроен довольно глупо. Вместо того чтоб сражаться или хотя бы путешествовать по всяким опасным местам, люди ходят на унизительную скучную работу, распускают слюни, возятся с глупыми кривляками-девчонками — и в итоге тратят свою драгоценную жизнь зря.

Повозившись так, мы, наконец, переходили к нормальным человеческим играм. Я вздыхал с облегчением, отмечая: вроде и она была довольна, что всё это кончилось. Зачем же тогда было и начинать, если она рада, что оно завершилось? Но обзывать ее непоследовательной дурой на этом основании я всё же не стал.

Дед разговаривал со мной на всяких языках. Обычно — на украинском, это было для него как дышать. Я, конечно, перенимал, с детским автоматизмом, и лопотал, и начинал понимать, и брался читать какие-то книжки, где были престранные литеры (зачем-то я сюда подсознательно вставил не что иное как украинизм, лiтера — это по-русски будет «буква») — i, 1 & е. После родители, дома — когда я оказывался в их квартире, при том что мне не было точно известно, где ж мой дом на самом деле, тут или там, — поправляли меня и со страстью выталкивали, переводили мою жизнь обратно на русский путь, который они сами выбрали себе, во взрослом уже возрасте — и в основном таки перевели. Я потом не то что про это забыл, но как-то вывалился из той темы, и память о той развилке языков и культур приглушилась, на время даже и стерлась. И когда мне случалось заговорить на украинском, с людьми, которые русского не знали совершенно — к примеру, с молодой туристкой из Канады, у нее был украинец дед; или со стариками ветеранами СС, которых было много в первые пост-совецкие годы еще живых, да хоть в той же Америке. И они удивлялись: откуда ж это я, живши в Донбассе, знаю мову? «За це вас можна шанувати». Я что-то им в ответ бормотал про школьные уроки украинского, в таком духе, но и сам чувствовал: что-то тут не так, не в ходу ведь в Донбассе украинский, вывески типа «Перукарня» или там «1дальня» — не в счет. Про жизнь у деда я как-то не догадался вспомнить и — этим все объяснить, коротко, доходчиво и убедительно. Так бывает: что-то в жизни от тебя прячется, а потом открывается, обнажается, и ты удивляешься — как раньше не мог этого заметить?

Еще дед говорил со мной на немецком.

Который, в моем детском понимании, у него с фронта. Ну а как же, враги, война, как иначе, надо знать немецкий, иначе как же воевать и побеждать. Небось все фронтовики бегло шпрехают.

Когда я из младшего младенческого возраста перешел в первоклассники, то услышал от деда про то, как он с костылями своими, комиссованный и списанный вчистую, командовал пленными немцами, на стройке — в конце войны и еще какое-то время после. Это, конечно, было натуральное погружение, и еще, конечно, мотивация.

— Приходилось тебе фашистов убивать? — приставал я.

— Ну да.

— На стройке, да? Прям там?

— Ну что ты. Они же пленные, без оружия. Так нельзя!

— А как же ты на войне, на прошлой, которая до последней была — стрелял же безоружных? Если они совсем плохие, то ведь можно?

Дед в ответ на это ругался, он волнения он просто заходился, казалось, вот-вот задохнется, захлебнется злостью, рука его скребла по бедру, и было непонятно, то ли он валидол пытается выхватить из кармана, то ли нитроглицерин, то ли по старой памяти рвет ремешок кобуры, которой внезапно почему-то не оказалось на привычном месте. Он прогонял меня к моим мне порученным, но почему-то в срок не доделанным делам.

Но все равно немецкий мы с ним продолжали учить, вот так запросто, по-домашнему, небрежно, ну как в старину к благородным детям приставляли гувернера-француза. А тут был не гувернер и не дядька — а дед, два в одном флаконе, который учил меня всему — от завязывания шнурков и метания ножичка до иностранной мовы. Он, к примеру, был ужасно недоволен моей манерой размахивать портфелем на ходу, решительно требовал держать руку строго вертикально и, как ни странно, в этом преуспел. Я этому научился, представив себе, что это не портфель, а шашка в ножнах на боку, ее положено придерживать рукой, чтоб оружие не болталось туда-сюда. Кстати, у деда, небось, из подсознания всплывала память о шашке, когда он смотрел на мой мотающийся туда-сюда портфель.