Тайна Великих Братьев - страница 28
Заметит нас зверь, убежит или схоронится за сугробом — западёт. Да так ловко, что нипочем не разглядишь. Рядом пройдёшь — не заметишь.
— А зачем ружьё тогда брали? — не сдаётся Мишка.
— А ружьё в лесу никогда не помешает.
Надулся маленько Мишка, посопел, махнул рукой:
— Может, мы вовсе по старому следу идём, а лисица наша давным-давно за сто вёрст мышкует.
— Нет, не по старому, — возражает Митрич. — По пороше, по свежему снежку старых следов не бывает. Всё старое снег засыпал. Да и пощупай след: видишь, мягкий и стенки острые. Старый — твёрже. Подмёрз.
Поглядел Митрич на юг, на солнце. Часы вынул, сверился. Верно — полдень.
— Давайте привал делать, ребята.
— Давайте, — соглашается Ванька Косой, — а то у меня в животе, как в пузыре рыбьем, — воздух один.
Выбрали Великие Братья в лесу укромное местечко, защищенное от ветра густыми ветками. Пока таскали сушняк для костра, Митрич в чайник снегу набрал, самодельный таганок устроил, чайник на него повесил.
Дружно затрещали сучки, схваченные огнём. Пока разгорался костёр, Митрич сидел молча, задумчиво глядел на огоньки, стреляющие в сушняке.
— Без малого двадцать лет назад, — сказал неожиданно Митрич, — бежал я из ссылки в Россию. А путь длинный был, а дорога — тайга, и насмерть замёрз бы я в той тайге, если б не ласковый, не спасительный огонёк этот.
Вот разожгли мы сейчас с вами простой костерок — и хорошо нам. А потому хорошо, что не намёрзлись мы, что холод не велик, что не бог весть, как голодны мы с вами. А в Якутии, скажем, или в Сибирской тайге ненадолго таким костерком согреешься. Там сибирский костёр нужен или нодья уральская — костры из толстых бревен. Научился я костры такие разводить, всю ночь горят они, охраняют жизнь путника или охотника.
А как выбрался из глухих мест, да пошёл по Сибири, где людей больше, пришлось ночевать мне и в соломенных скирдах и в копнах сена. Известно, не одеяло — соломенная скирда, и пропадёт морозной ночью в ней человек, не умеющий греться. А я умел.
Находил каменные ровные плиты, калил их в несильном огне. Плюнешь, и если зашипят эти камни, завертывай их в солому — вот тебе и перина тёплая готова. Уложишь её в яму, в скирде, с заветренной стороны, ляжешь, соломой закроешься и — спи на доброе здоровье.
Было со мной в пути немудро́е ружьишко, только и названье, что бердана. А так — раз выстрелит, два — молчит. Всё же службу немалую сослужила мне эта бердана.
Шёл я тайгою и полями; когда — сыт, когда — нет. Одна радость была — огонь на ночёвке. Да кончилась и она: вышли спички. Что делать?..
Сидят Великие Братья, помалкивают: известное дело, когда спичек нет, что делать — в кулак дуть.
— Знаю! — говорит вдруг Лёшка Балашов. — Кремнём искру надо высекать.
— Так-то оно так, — соглашается Митрич, — только у меня припаса для того не было. А всё ж нашёлся выход. Давайте покажу я вам, как это делается…
Митрич выбирает из костра чёрный, погасший уголёк, откладывает его в сторонку. Потом достаёт из мешка мелкие палочки, кусочки берёсты и кладёт их к угольку, на сосновую лапу. Под конец снимает шапку — в одном месте нитка порвалась — вытаскивает немножко ваты, суёт в карман.
— Дай-ка, Лёша, твоё ружьё.
Митрич раскрывает переломку, вынимает патрон, достаёт из шапки большую иголку, выуживает ею бумажный пыж. Затем осторожно высыпает дробь в шапку и снова лезет иголкой в патрон, вытаскивает второй — пороховой пыж. Чуть-чуть отбавляет пороху на топорище, растирает его черенком ножа в пыль и этой пылью посыпает ватку. Потом снимает нитку с иголки, связывает ватку и проталкивает ее в гильзу, прямо на порох. А там снова закладывает пыж, возвращает дробь и дробовой пыж на место.
— Ну, глядите, ребята!
Митрич стреляет вверх и тут же хватает упавшую ватку. А по ней тоненькие красные червячки ползают — тлеет ватка. Прикладывает её старик к угольку, раздувает жар, разжигает от него берёсту и сухие палочки.
— Вот вам и огонь, Великие Братья! Ловко?
— Хорошо-прекрасно! — восхищается Мишка.
— А вот что я вас спросить хочу… — мнётся Лёшка. — Это вы почему, когда стреляли, левый глаз не жмурили?
— А зачем жмурить?