Тайные улицы, странные места - страница 34

— Ну ты, Смола, — Капча задумался, не зная, какое поставить дальше слово, потому закруглился неопределенно, играя интонациями, — ну, ваще, Смола! Да-а… Не думал я, что ты.

— А что тут такого? — Женька рассердился внезапно и сильно, так что от обиды даже стемнилось перед глазами на мгновение.

Он мог бы сказать другу, о том, что всегда платил за него там, где нужна была чисто мелочишка. Троллейбус, мороженое, даже чистые бланки анкетные, когда они пару лет назад пахали в зеленхозе за копейки, через городское трудоустройство — всегда было так: «Смола, заплати» и кивок королевский, вроде он приказывает. Мелочь, конечно, реально копейки, но обидно, почему всегда он, а если большие траты, на шашлык с пивом, так разумеется, скидываются все поровну. Припоминать мелочевку вслух — совсем стыдно. Но и рисковать ценным фонариком Женька никак не хотел, тем более, знал он, зачем Капче фонарик с отпугивателем, будет гонять по квартире несчастную сиамскую Таю, чтоб у той еще пуще характер испортился… А деньги у Капчи всегда водились, все же иногда он умудрялся починить клиентам то старый комп, то плеер, а то и запаять кому-то из девчонок материн фен.

Так что, он просто упрямо повторил:

— Спорить будем по-взрослому. Я отдаю фонарь, без балды, сразу. А ты, если что — штуку мне. Или не спорим вообще.

— Малой! — крикнул Капча, отодвигая висящие у самого лица длинные ветки, — а ну, подь сюда!

Толстый мальчик с надутыми щеками мрачно посмотрел на ивовые кущи, отвернулся, пыхтя, залез по ступенькам в пластиковый купол горки и, так же пыхтя, торжественно съехал, вытянув загорелые ноги, похожие на исцарапанные сосиски. И только после этого, не торопясь, направился к иве.

— Вот гад, — восхитился Капча, — да я в его возрасте ссал, если на меня взрослый дядя просто поглядит!

— Кипятком? — съехидничал Женька.

Но Капча уже общался с призванным пятилеткой.

— Разобьешь, понял?

Тот с той же величавой торжественностью поставил ребром пухлую ладошку. Две руки встретились, закрепляя пари, две пары глаз испытующе заглянули друг в друга.

— Бей!

Твердая ладошка разбила рукопожатие. Капча протянул правую руку, они с пятилеткой попрощались, совершая ганста-ритуал: вверх ладонь, вниз, большой палец туда-сюда. И толстячок, расплываясь в гордой улыбке, отправился к брошенному пластиковому вертолету.

А Капча уже набирал номер, неловко сгибая вывихнутую руку со смартфоном.

— Ана? Ана-Вана, для меня нирвана! Чо ржешь, я тебе стихи! Кто? Да тут один поэт. В песочнице. Спецом для тебя сочинил. Слушай. Я чего хотел-то.

Он зыркнул на внимательного Женьку, скосив глаз. Отвернулся, отъезжая по горячему камню бордюра.

— Аночка. А как сегодня? Ну вечером. Да? Вот видишь, ваще, ништяк. Отлично! Значит, в восемь-ноль-ноль, у Тигровой скалы. Ага, чмоке! Возьму, конечно. Я ж…

Тут он подавился словом и, пробормотав что-то невнятное, отключился. Протянул Женьке широкую лапу, шевеля пальцами:

— Фонарик!

Женька недоверчиво смотрел на довольное лицо друга. Ведь ясно, что они заранее договорились встретиться, а Капча просто позвонил и уточнил. Вот тут надо вместе поржать, и пойти, ну, за мороженым, например, или купить тете Вале «Парламент». Подначивая друг друга насчет дурацкого спора.

Но у Капчи было серьезное, выжидательное лица, полное довольства. Женька все равно попытался:

— Шутишь, да? Вы же с ней и так собирались…

— А какое дело-то? — изумился Серега, — был уговор, что она согласится, сразу. Так? Ты слышал, она согласилась. И потом, это ж ты захотел, чтоб все серьезно. Вот так-то, брат Смола, если зассал, ладно, прощаю я тебе свой фонарик, но в следующий раз имей в виду, за свои слова отвечать надо.

Ах так… Перед глазами у Женьки закачалась вместо ивовых листьев багрово-черная пелена. Но он сдержался, полный недоуменного бешенства. И не так все прочее взбесило, как эта ухмылочка и голос, поучающий такой. Тоже мне. Герой любовник. Мачо-семачо. Суперпупермен.

Повторяя про себя обидные словечки (про Капчу), Женька вытащил свой телефон, тыкнул в список звонков. Прижал мобильный к уху.

— Аллё? — протянул в трубке звонкий голосок, — какие люди? Что хотел, Женечка?