Тень мачехи - страница 16

Нетвердо ступая, она прошла вглубь комнаты. Старый диван, впитавший рваные сны дежурных врачей, подхватил рухнувшую без сил Таню, подставил ей поскрипывающее плечо — поплачь, внучка, я все пойму. Но слез не было, и она замерла в тоскливой, плотной тишине.

Луна светила ярко, как в страшном мультике.

Под такой луной она провела немало ночей — напуганная, побитая, разлетевшаяся в куски от гнева собственных родителей. Сколько этих лун выпало на долю мальчишки? Он так остро напомнил Тане о её детстве, как будто они поделили одно несчастье на двоих — несмотря на разницу в четверть века. Как будто он и был ею, девятилетней — той, которую отец поднимал за ноги и драл тяжелым солдатским ремнем. Сейчас она, взрослая женщина, могла защитить парнишку. Перехватить руку его отца, встать между этим мальчиком и его родителями-идиотами, привлечь закон и сделать так, чтобы они боялись даже приближаться к сыну. И она это сделает. Не только ради мальчика, но и ради себя самой. Чтобы хотя бы так остановить СВОЕГО отца и защитить, наконец, ту маленькую напуганную девочку, которая до сих пор в ней жила.

«Меня драли — и ничего, человеком вырос», — сказал как-то ее папа. Ее родной, любимый папа, который мог из-за любого пустяка превратиться в чудовище. И который на похоронах отца — Таниного деда, уверенного, что без ремня сына было не вырастить — вместо трогательной эпитафии произнес всего три слова: «Заройте его быстрее».

Почему, пройдя через подобное, зная, как это больно и унизительно, её папа всё же избивал дочку? А мать?… Ее-то в детстве никто никогда пальцем не трогал. А вот она от души лупила Таню скакалкой, плечиками для одежды, или мокрой тряпкой.

Почему, ну почему многие думают, что бить детей — допустимо, как будто бы это всего лишь воспитание? Будто бы те вырастут и всё забудут: оскорбления, побои, синяки… Не забывается такое. Даже если очень хочешь забыть. Можно попытаться простить, но порой и это не получается. Она-то знает. Она пробовала много раз.

«Если у меня будет ребенок, я никогда с ним так не поступлю», — в тысячный раз подумала Татьяна. «Я — никогда» было ее мантрой, дававшей уверенность в том, что хотя бы для своих детей она сможет изменить мир к лучшему.

Но у нее нет ребенка.

Ее малыши умирают, так и не родившись.

Лунный свет подобрался к носкам ее туфель, и Таня подтянула ноги к себе, задрала на диван, согнув колени.

Она порядком устала от этих бесплодных попыток выносить ребенка. «Почему Бог не дает мне малыша? — думала она, чувствуя, как подступают слезы. — Ведь я любила бы его больше жизни… Ведь я бы десять человек могла воспитать — меня бы на всех хватило!»

А что, если усыновить ребенка из приюта? Она думала об этом не в первый раз. Но эти мысли всегда приводили ее в смятение. Она и Макс что, придут в детдом, посмотрят на детишек, выберут себе кого-то, как щенка в зоомагазине, а остальным скажут — спасибо, вы нам не понравились? Вот ты, мальчик. Да-да, ты — никому не нужен. И ты, девочка, тоже. Потому что у тебя цвет глаз не такой, и стишки ты читаешь как-то без души. Ты, ты и ты — вы все хуже того, кого мы выбрали. И нечего рыдать, это жизнь.

Им что, придется поступить вот так?

Стыд поднялся изнутри, надавал жарких пощечин. Таня прикрыла глаза, измученно вздохнула.

Будь ее воля, она бы забрала всех. Это же дети, каждому нужен дом.

«Забрать бы себе сегодняшнего найденыша, — неожиданно подумала она. — Отогреть, откормить. Любить, как родного. Я смогла бы. Точно бы смогла».

В дверь дежурки громко затарабанил какой-то дятел. Таня вздрогнула, вскочила, оправляя халат. Кого там принесло, будь он трижды неладен?!

Все еще злясь, она включила свет и рывком распахнула дверь. Мужчина, который стоял на пороге, был ростом с Шакила О Нила, и выглядел, как бомж.

Старая вязаная шапка, надвинутая по самые брови. Распахнутая телогрейка, ватные штаны. Видавший виды пуловер, из-под расстегнутой молнии которого выглядывает мятый воротник полинялой рубашки. Странный запах: смесь дыма, алкоголя и рвоты. Широкие брови, нос с горбинкой, щеки, густо наперченые пробивающейся щетиной. И янтарно-карие, как у кота, глаза — взгляд иронично-пытливый, с прищуром.