Теплица - страница 57

стр.

 — взвыл сморчок. — Меч, Грен! Скорее, скорее! Он уже оседает!

Прорезь входа сомкнулась, и теперь они оказались в мешке. «Потолок» начал проваливаться. Иллюзия пребывания в молодой рощице растаяла: они действительно находились в желудке зеленобрюха.

Выхватив мечи, они начали сражение за собственные жизни. Прутья вокруг них — растущие без видимой симметрии, чтобы сойти за стволы молодых деревьев, — набухли, складываясь наподобие подзорных труб; потолок опустился, и его складки принялись источать свое тошнотворное желе. Высоко подпрыгнув, Грен сильно рубанул мечом, и в сумке зеленобрюха появилась внушительная прореха. Обе девушки делали что могли, помогая Грену увеличить ее. Когда мешок рухнул, им удалось просунуть головы в щель, избежав тем самым верной гибели.

Но в тот же момент о себе напомнила прежняя угроза. Их жилы снова подхватили исходящий из Глотки смертный зов. И все трое с новой силой принялись врубаться в складки зеленобрюха, чтобы поскорее высвободиться и помчаться на кошмарный призыв.

Они уже были свободны, не считая лодыжек, увязших в желе. Зеленобрюх был накрепко привязан к скале, и потому сам не мог подчиниться зовущей песне Черной Глотки. Теперь он уже совсем сдался и скорбно, беспомощно наблюдал своим единственным глазом за тем, как люди пытаются разрубить его на части.

— Надо бежать! — вскричала Пойли, сумев наконец вырваться на волю. С ее помощью Грен и Яттмур тоже выбрались из упавшего, смятого, разбитого чудища. Зеленобрюх захлопнул свой глаз, как только они поспешили прочь.

Промедление оказалось куда большим, чем они рассчитывали. Налипшая на ноги вязкая жидкость мешала идти. Они двигались по застывшим потекам лавы как только могли быстро, по-прежнему сопровождаемые разными порождениями леса. Яттмур была слишком измотана, чтобы вновь попробовать петь, и воля бегущих целиком оказалась во власти силы, вибрировавшей в песне Черной Глотки.

Они начали карабкаться по склонам лавового конуса, окруженные галопирующей фантасмагорией жизни. Над их головами раскачивались, подманивая, три длинных пальца, но вскоре к ним присоединился четвертый, а затем и пятый, — словно тот, кто сидел в жерле, постепенно приближался к пику наслаждения.

Они теперь бежали в плотной серой мгле, тогда как мелодия усилилась до почти невыносимого накала, заставив их сердца колотиться еще быстрее. Попрыгунчики показывали все, на что были способны: их сильные и длинные задние ноги прекрасно помогали им преодолевать не слишком крутые склоны. Они лились мимо, вскакивали на краешек кратера и в последнем мощном прыжке падали вниз — к чему-то, поджидавшему их с таким нетерпением.

Людей также наполняло необъяснимое стремление встретиться наконец с ужасным певцом… Дыша с хрипом, с трудом высвобождая ноги из липкой густой слизи, они преодолели последние несколько метров, отделявшие их от кромки Черного жерла.

И тогда кошмарная песня затихла — прямо посреди очередной ноты. Это случилось настолько неожиданно, что все трое рухнули ничком. Изнеможение и облегчение попеременно окатывали их терпкими волнами. Они лежали рядышком, вздрагивая, закрыв глаза. Мелодия Глотки замерла, прекратилась совсем.

И лишь множество ударов сердца спустя Грен приоткрыл один глаз.

Естественные цвета вновь возвращались в мир; белый вновь заполнился розовым, серые оттенки обернулись голубым, и зеленым, и желтым, черные растворились в темных красках леса. Кроме того, всесокрушающее желание бежать дальше сменилось отвращением перед тем, что они едва не совершили.

Окружавшие их создания, прибывшие слишком поздно, чтобы воспользоваться страшной привилегией оказаться проглоченными Черной Глоткой, очевидно, чувствовали то же. Развернувшись, они устремились обратно, к лесу, поначалу медленно, но затем все быстрей и быстрей, пока их прежний аллюр не возобновился, сменив направление.

И вскоре вокруг не осталось никого.

Аккуратно сложенные на каменной губе Черной Глотки, пять жутких длинных пальцев отдыхали прямо над лежащими. Затем, один за другим, они медленно втянулись в жерло, приняв в сознании Грена образ какого-то монстра, ковыряющего в зубах после страшной трапезы.