Терек - река бурная - страница 17
— Ты погоди, не пичкай всех своим зельем, на него не все падки… А товарищ Цаголов, сколько мне известно, совсем непьющий…
Гость взглянул на Савицкого быстрым благодарным взглядом, наклонил перед Марфой блестящую, словно напомаженную голову:
— Не обессудь, добрая хозяйка… Василий Григорьевич прав: душа у меня не принимает спиртного.
— Стало быть, не знал ничего горького — ни тюрьмы, ни солдатчины, — неодобрительно произнес Семен Сакидзе.
В комнате наступила нехорошая тягучая тишина, все ждали, что Цаголов обидится, но тот только развел руками, слегка прищурил заблестевшие под стеклами пенсне глаза. Так он щурился, когда загорался задором в предчувствии нелегкого спора; Василий успел узнать эту цаголовскую манеру за несколько встреч с ним.
— Ни в тюрьме, ни в солдатах, пока не был, что правда, то правда, — с лукавой улыбкой сказал Цаголов, поражая казаков своим чистейшим русским выговором. — Не успел. А однажды, в Москве, учась, был кандидатом и в Сибирь, и в солдатчину…
— Э-э, так ты, наверное, христиановского, бывшего батюшки Александра сын! — всплеснул руками Данила Никлят.
— Его самого… Отец нынче с младшими моими братьями в селенье из Пятигорска вернулся.
— Вот так так, — торжествующе оглянулся Данила, на товарищей. — Встренулись, значит!.. Я ж у твоего батюшки в доме завсегда бывал, куначили, как же… Обчественный он человек был — народу у него завсегда, что на постоялом двору… Ты еще под стол тогда бегал… Еркой тебя звать?..
— Почти что: Георгием…
— Ну да, ты!.. А вот Хведор, племяш мой, — твой сверстник. На мясоед как-то был у вас, завез его, так вы еще с ним в цалганане[4] початку пекли, морды в саже испакостили… Не помнишь?.. Гляди, вот он — Хведор-то…
Федор Нищерет, конфузливый, не служивший еще казачок, затянутый в легейдовский дом дядей, покраснев до ушей, смотрел на Цаголова. Тот, улыбаясь, протянул через стол руку, слегка притронулся к его плечу. И, совсем засмущавшись, Федор некстати фыркнул в кулак, завертелся на лавке. Данила, вдохновляясь, повернулся к казакам, поймал за полу чекменя Мефода.
— А как его батюшка в девятьсот пятом бунт учинил… Ей-ей!.. Даром, что осетин, а так против церкви да против баделятов говорил, что держись тольки… За это его потом по шапке из должности, ряску ободрали да в Кизлярский монастырь удалили. Потом он, слышно было, в Азии еще бунт поднимал. В цепях, говорили, его по Каспию везли…
— Да нет же! Это слух только! После Кизляра отец в штатские вышел и преподавал в гимназиях Пятигорска, — с улыбкой перебил Данилу Цаголов.
В атмосфере потянуло теплом — Данила своей болтовней будто заслонку с печи прибрал.
— Вы что же там, в Пятигорске, и произрастали? — с любопытством, но еще осторожно, точно дно в речке нащупывая, спросил гостя Легейдо. Казаки, заинтересованные, ждали ответа.
— Сначала во Владикавказе, потом в Пятигорске, последние годы учился в Москве…
— К нам, стало быть, из Москвы прибыли?..
— На Терек из Москвы, а к вам-то в станицу прямо из Владикавказа: вчера только там был…
— Угу… вчера. Стало быть, новости у вас самые овежие. Ну, и чего там хорошего?
— Вот об этом-то и хотелось поговорить с вами…
— Верно, что ингуши с чеченцами там в поход на нас собираются?
— А архиерейскую церкву, — правда, молоканцы порушили?
— Правду говорят, большевики в Думе переворот сделали?
— Сказывают, Войсковой круг днями сбирался, не слыхал?
Казаки и не заметили, как разговор стал общим. Слушая Цаголова, всё удивлялись простоте и легкости, с которой он объяснялся с ними по любому вопросу.
— И где это ты добыл такого? — довольно покручивая ус, тихо спросил Мефод у Василия. Тот, покосившись на казаков, увлеченных беседой, также шепотом ответил:
— Член Владикавказского комитета, нам через него с партийным руководством связь держать, разумеешь?.. Поговорить с нашими позвал его, бо он тоньше моего умеет до нутра подбираться. Я, если что не по мне, сказану по-свойски, без всякой обходительности.
— Да уж это так, с плеча рубишь… Премного с этим качеством твоим знаком, — усмехнулся Легейдо.
Разговор сразу же перешел на самое больное для казаков — войну.