Терпеливый Арсений - страница 4
Тут Лукичев из комнаты вышел, голоса на кухне услышал. В дверях стоит, слушает, потом ехидно так спрашивает:
— Отчего же на реке? На каком-то плоту. Неужто на земле нельзя было?
— Помилуйте, — отвечает Федор Кузьмич. — Да ведь всем известно: Бонапарт-то антихрист. Как же можно — православному царю с нехристем? Его сначала окрестить надо было в реке… А так — грех…
— Ну и какой он, Наполеон? — снова спрашивает Лукичев.
— Бонапарт-то? — переспрашивает Федор Кузьмич и голову вперед наклоняет. — Да никакого величия. Маленький, круглый. Покачивается из стороны в сторону. И лицо совсем невыразительное. Представляете, яблоко мне протягивает? «Мир, — говорит, — как это яблоко. Мы разделим его на две части — восток и запад. Весь свет будет нашим». А я отказался…
— Ну и дурак! — замечает Лукичев. Тут Васена Власьевна вмешивается:
— Что языком-то болтать? Вы лучше выпейте за мое здоровье. За моего ангела.
Тут все стали ее поздравлять, чокаться.
— А какие у меня именины были! — говорит Федор Кузьмич. — Какие торжества! Память Александра Невского! Пушки палят! Везде ковры развешаны! Вечером по всему городу освещение!
А Лукичев все так же ядовито спрашивает:
— Когда же это было, Федор Кузьмич? Ведь это же прошлый век… А ты все живешь…
— Живу, — вздыхает Федор Кузьмич. — Не надо вот, а живу…
— Это сколько же тебе лет? Более двухсот выходит…
— А кто его знает, сколько… Я не считал…
Васена Власьевна больше не выдержала, рукой махнула и ушла в комнату. А Лукичев только-только разошелся. Арсения локтем в бок толкает и подмигивает.
— Как же все-таки это вышло? — спрашивает. — Император всея Руси — и вдруг бродяга, нищий…
А Федор Кузьмич в сторону смотрит куда-то, не слышит. Лукичев по плечу его хлопает:
— Как же, говорю, случилось? Из дворца да в Сибирь!
— Что ж, — отвечает Федор Кузьмич. — Двадцать пять лет отслужил. Шутка ли? Четверть века. Солдату в такой срок отставку дают. А я всегда хотел оставить престол… Удалиться от мира… Где-нибудь на берегу реки… Наблюдать природу… Безмятежность и благоденствие!
— Будет врать-то! — обрывает его Лукичев. — Так мы и поверили! Будто на троне плохо!
Федор Кузьмич строго поглядел на него.
— Я, любезный, знаю, что говорю! Другому, может, и хорошо, а мне нет! Я, стало быть, не рожден для трона… Вокруг лицемерие, интриги! Ни одного искреннего друга! Какие сплетни про меня распускали! Будто у меня ляжки искусственные, из ваты, для красоты.
Лукичев подошел к Федору Кузьмичу, потрогал его ноги.
— Нет, все в порядке, отец, не переживай…
— А знаме́ния? — спрашивает Федор Кузьмич. — Что вы скажете о знаме́ниях?
— Какие еще знаме́ния?
— То пожар в церкви Преображения, все главы сгорели. То комета с хвостом. Не успел на престол ступить — наводнение. Потом второе, еще ужаснее. Сколько жертв, какое опустошение!
Лукичев на ухо Арсению шепчет:
— Это же надо такое наплести! Комета, наводнение…
— Вот все и сошлось, чтобы мне уйти, — продолжает Федор Кузьмич. — А тут, как нарочно, супруга моя, Елизавета Алексеевна, разболелась. Врачи советуют везти ее на юг для здоровья… Мы и уехали в Таганрог. Елизавета Алексеевна там поправляться стала, а я наоборот — расхворался. В Крым как-то ездил… Весь день верхом, в одном мундире… А к вечеру ветер свежий. Потом еще рыбу какую-то жирную ел… Короче говоря, вернулся в дом и свалился. Лихорадка, жар. Так плох был… Духовник приобщил Святых Тайн… Вот я там, в Таганроге, можно сказать, и отошел в жизнь вечную…
— Я бы ни за что не отошел, — говорит Лукичев. И кричит Федору Кузьмичу:
— Я говорю: охота была! Из дворца-то по своей воле!
— Как же, помилуйте! — даже удивился Федор Кузьмич. — Ведь что творилось? Кругом заговоры! Тайные общества! И кто бунтовал? Гвардейские офицеры, аристократы! Дворяне, которым я хотел блага и счастья! Чудовища неблагодарные! Конституции захотели! Будто счастье человека от социального порядка зависит. От государства!
Тут Федор Кузьмич всхлипнул и стал тереть глаза ладонью.
— Ловко закрутил, шельма! — восхищается Лукичев. — Прямо как в романе…
— Меня же отравить хотели, — продолжает Федор Кузьмич. — Пирожок как-то ел, а в нем — камешек, маленький такой… Откуда в пирожке камешек? Я, когда заболел, и лекарств никаких не принимал — боялся. Лекаря гнал прочь…