Терри Гиллиам: Интервью: Беседы с Йеном Кристи - страница 43

этого не понял, и американцы тоже этого не поняли. А вот у моей мамы, которая не пропускает ни одной церковной службы, почему-то проблем с пониманием не было: да, Иисус стоит на горе и читает Нагорную проповедь, а народ, стоящий сзади, понимает его совершенно неправильно. Мне казалось, мы очень аккуратно обошли все возможные обвинения в богохульстве, но нам все равно устроили публичную порку.

Группа была очень сильна в смысле идей, но режиссеру приходилось несладко, потому что каждый хотел все сделать по-своему. Такой пример: сцена, в которой Брайан пишет на стене: «Пошли вон, римляне»[163], снималась днем «под ночь», и важно было поставить камеру так, чтобы на пленку не попало яркое небо[164]. Мы строим стену в нужном месте, полностью готовим площадку. Потом приходит Джон и говорит, что отрепетировал эту сцену по-другому, что двигаться он будет слева направо и никто не заставит его сыграть иначе. В итоге мы получаем сцену, в которой не видно лиц, потому что их снимали на фоне яркого неба, и при печати пришлось довести их почти до черноты. Сцена очень смешная, но, если бы у меня была возможность отслеживать подобные вещи, она бы вышла гораздо лучше. Группу трудно было убедить в том, что я им действительно помогаю, а не пытаюсь подсунуть какую-то абсолютно не относящуюся к делу художническую бессмыслицу. Собственно, они всегда считали, что только этим я и занят, и меня это страшно расстраивало. Больше всего меня заботило создание убедительного визуального мира, потому что многие шутки строились именно на том, что реплики произносились в библейском антураже. Мы пародировали уже существующую форму, поэтому должны были этой форме соответствовать.

Было несколько великолепных визуальных шуток, из которых так толком ничего и не вышло. Например, я обожаю сцену с Понтием Пилатом, где «б’осьте его на пол», и потом Членус Толстус. Мы снимали в декорациях, выстроенных по заказу Дзефирелли для картины «Иисус из Назарета»; собственно, мы и поехали в Тунис, следуя примеру Роберта Пауэлла и Франко[165]. Нам удалось захватить то, что осталось у них после съемок, так что их храм Соломонов у нас стал дворцом Пилата. По этому случаю планировалась специальная архитектурная шутка: дворец Пилата раньше был причудливым еврейским сооружением, каким-то крольчатником на трех этажах, и римляне как раз начали строить правильный четырехугольный атриум в центре, продираясь сквозь существующее строение и объединяя два этажа в один. Казалось бы, такие детали должны отвлечь внимание зрителей, но я точно знаю, что можно было поставить сцену так, чтобы вначале показать интерьеры, а потом перейти прямо к действию, — тогда зритель получил бы и то и другое. Тогда стало бы понятно, насколько римляне увязли в этом страшном хаосе, пытаясь навязать собственную рациональную архитектуру местности, которой эта архитектура абсолютно чужда, они ведь строят настолько бездумно, что над ними смеются даже рабочие, — и при этом пытаются еще и держать суд. Такой был план. Мы сделали красивый свод с кессонами, но в кадре он так и не появился. По сути дела, Терри снимал в духе телевизионного шоу: камера готова, щелк-щелк-щелк. Меня такие вещи очень задевают, мне кажется, что сцена станет лучше, если удастся показать одновременно и величие, и безумие этого места; тогда будет понятно раздражение Пилата, которому, очевидно, надо было заниматься делом.

Можно возразить в том смысле, что вы навязываете драматическую глубину и сложность материалу, в котором эта глубина либо вовсе отсутствует, либо проявляется лишь в отдельных случаях.

Допускаю, что Терри был прав, а я ошибался, тем более что сцена на самом деле вышла очень смешно. Но были ведь и чисто практические проблемы. Мы с Роджером Кристианом, художником картины, нашли отличную натуру для Голгофы: солнце было там, где нужно, фон был замечательный, перед самыми крестами была огромная яма — открытая каменоломня с дырами, которая смотрелась как некрополь. Отлично. Но к тому моменту мы уже знали: что бы мы ни предложили, Терри сделает ровно наоборот. Надо было придумать, как ему сказать, что мы без него нашли натуру, но чтобы он при этом не взбесился оттого, что натуру нашли именно мы, а не он, — на съемках люди порой бывают очень раздражительными. В итоге мы организовали поиск натуры и разбились на две группы. Терри, естественно, отправился в том направлении, которое даже географически смысла не имело, вернулся и сказал, что ничего не нашел. Я сказал, что нам тоже не слишком повезло, но что одно подходящее место вроде бы было, так что пусть он сам посмотрит и решит. Отводим его на это место, он соглашается, что его мы и возьмем, но снимать решает совершенно не с той стороны! Потом мы усадили его составлять план, кто на каком кресте будет висеть, чтобы подогнать их по размеру, — иначе висеть было страшно неудобно. В день съемок он меняет всю мизансцену, в итоге каждый висел и мучительно умирал на чужом кресте.