Террористка - страница 9

Все бы объяснялось бы просто, будь она шлюхой. Но, кажется, Оля была довольно безразлична к мужчинам и обладала совершенно иным характером, чем девицы этой профессии.

Когда он ее прямо спросил, приложив обе свои большие белые руки к сердцу, — не может ли он чем-нибудь ей помочь, она ответила:

— Я солдат, а не шлюха.

Такой ответ запутал происходившее с Олей еще больше.

Дориан Иванович взял небрежно брошенную дочерью в коридоре сумку, спьяну перевернул ее и… из сумки вывалились пачки денег, пистолет. Он осторожно взял в руки оружие, попробовал его холодную тяжесть на руке, но решил, что пистолет газовый. Куда больше его встревожили деньги.

— Скверно, скверно, — пробормотал незадачливый отец и аккуратно повесил сумку с пистолетом и деньгами поглубже в платяной шкаф.

Потом он зашел в комнату к своей молодой любовнице Клавдии. Накрыл и эту бабенку с чудным, прекрасным телом. Выкурил сигарету. Старчески крякнул, взял заработанные на прошлой неделе сорок тысяч рублей и сто долларов, набрал сумок, пакетов и вышел из квартиры.

Было семь часов утра. Киоск напротив дома уже открылся.

— Танечка, — попросил знакомую киоскершу Снегирев, — мне пива две баночки.

— Попробуйте вот это, — откликнулась Таня из глубины ларька, — отличное, Дориан Иванович.

Художник выпил пива, оглянулся вокруг. На рынок ехать было еще рано, и он прошел на любимую свою лавочку под старым кленом.

«Странная девочка, — подумал он об Оле, — все, что я о ней знаю наверняка, — это одно: она любит стихи Есенина. Маловато, чтобы понять женскую душу».

А он стал думать свою постоянную думу. Еще год-два, и он превратится в старика. Его перестанут любить женщины, а если и будут с ним спать, то только за деньги. Как явление в искусстве его творчество не состоялось. Семьи у него нет. Привычный образ жизни в любой момент может прервать или болезнь, или революция какая-нибудь.

Сколько раз он собирался нарисовать этот клен и каждый раз не решался. Клен-старик, и он сам — почти старик. С этим деревом Дориана Ивановича связывала мистическая связь. «Старик, — погладил шершавую кору дерева Снегирев, — когда тебя срубят, и я недолго протяну».

И хотя никто не собирался рубить дерево, на глаза Дориана Ивановича навернулись слезы.

Он пошел и взял еще пива. Спешить было некуда. Потом еще. Глаза его слиплись, и он заснул крепким сном еще очень здорового человека. И дыхание его было чистое, как у ребенка. Может быть, он за всю свою жизнь ничего путного не сделал, но и вреда никому не причинил. Не доносил, не клеветал, не унижался, не лез в первые ряды… И потому спал спокойно пожилой художник на лавочке. А продавщица из киоска приглядывала, чтобы этого красивого и вежливого мужика не обокрали.

…У них были холодные глаза убийц. Их было слишком много. Друзья были где-то рядом. Но они не могли пробиться к ней. Она слышала гогот смуглой солдатни и почему-то точно знала, что ее растопчут на кресте. Нет, она не закричит. Но где же Станислав?

Оля проснулась от того, что кто-то сильно тряс ее за плечо.

Над ней стояла молодая брюнетка.

— Извини, что бужу, подруга, — испуганно сказала та низким голосом, — но ты так кричала. У тебя что-нибудь болит?

— Душа, — ответила Оля, облизывая сухие губы.

Она вспомнила: эту женщину она облила сегодня утром минералкой.

— Слушай, — говорила та, — может тебе помощь нужна? Сделать что?

— Сколько времени? — спросила Оля.

— Да часа два, видишь, солнце на улице. А меня Клава зовут.

— Меня Оля. Мне кошмары снились.

— А какие? Мне тоже часто снятся.

Полнотелая брюнетка села на кровать.

— Не помню, — сказала Оля, — помню, что страшно.

— Слушай, а ты кто?

— Дочь Дориана Ивановича.

— А я… — Клава замялась, — в общем, он мне нравится. Я жалею, что я ему не дочь. Милый он мужик.

— Он добрый, — согласилась Оля. — Раньше я не понимала, что по-настоящему добрых людей очень мало. Добрый — тот, кто все может простить или почти все. А я злая, очень злая.

— Брось, девочка, — сказала Клава и погладила голое Олино плечо. — Все пройдет. Мы, бабы, живучие. Со мной чего только не делали, а я живу. Даже сама этому удивляюсь.