Тигр в камышах - страница 27

Новая смена рисунка, и на черной поверхности появилось изображение мельницы… затем — снова Глинько, опять Марыся, и снова мельница.

Ханжин, пыхтя от напряжения, выдавил:

— Брянцев, вы понимаете, о чем это говорит? Глинько — Марыся — мельница… Нам во что бы там ни было нужно пробраться к чертовой молотилке. Я уверен, все ключи к разгадке находятся там!

Он сумасшедший, с отчаянием подумал я, продолжая без особой пользы тянуть Ханжина за руку.

— Да отпустите же вы меня! Вы что, не видите?! — Сыщик вытянул подбородок в сторону рисунка, который теперь показывал… самого Ханжина (по крайней мере, мне очень хотелось так считать), погрузившегося по колени в «смолу». Следующим было изображение моего напарника в какой-то овальной штуковине наподобие большого яйца, застрявшей в некоей стене. Штуковина плавно превратилась в мельницу, затем снова в Глинька, и снова — в Марысю.

Мои нервы, наконец, не выдержали. Я заорал в полную мощь легких и изо всех сил дернул руку Ханжина — наверное, я повредил бы ему или локоть, или плечо, но, к счастью или нет, потерял равновесие и шлепнулся в «смолу» боком.

К моему огромному удивлению, я здорово ушибся: та же самая вязкая субстанция, что неумолимо втягивала Ханжина, оказалась твердой, как базальт, для меня. Неестественность подобного явления на несколько мгновений парализовала мое сознание. Я отпустил руку Ханжина. Оказалось, этого было достаточно, чтобы он, судорожно всхлипнув, буквально провалился в ставшую жидкой, как вода, черноту под ногами.

— Ханжин! — Я упал на колени, по-глупому пытаясь воткнуть руку в мгновенно затвердевшую материю вслед за моим другом… Тщетно.

На матово-черной, идеально ровной поверхности лежало большое, пестрое перо птицы. Крупная дрожь пронзила меня.

Это был тот самый «предмет», что Ханжин снял с кафтана городского дурачка, пускающего слюни и несущего белиберду. Страусиное перо.

Такое, что использовались гусарами Вишневецкого для их поющих крыльев. Тех, которые мы слышали сегодняшней ночью в камышах.

Полицайная стимходка квохчет, стараясь развести пары помощнее, но получается неважно. Мои кисти схвачены наручниками. Мне плевать.

— Вы представить не можете, какую роль играл господин Усинский и его мельница в жизни Смурова, — возбужденно жестикулируя, говорит Лестревич. Он, кажется, является патриотом города. Но с патриотами мы единожды уже имели дело в ресторации…

Восторг, любовь, с которыми он говорит об Анне, больно резонируют в моем сердце. Лестревич знал Анну Усинскую с детства, их родители дружили семьями. Прикидывая, что в отрочестве он (по традиционному сценарию) наверняка поклялся ей в вечности своих чувств, я морщусь и переключаю мозг на события последних дней — благо, для это не нужно сильно напрягаться.

В памяти, кажется, навечно отпечаталось лицо Ханжина, наполовину ушедшее в «смолу». Ступор от происшедшего с ним сделал всю процедуру моей «поимки» бескровной. Я попросту сдался полицайным; они радостно навалились на меня кучей-малой в полтора десятка вонючих шинелок и стоптанных кирзачей.

Лестревич везет меня в уезд. Стимходка статского не отличается скоростью, но бесплатной, то бишь государственной, стимходке «трубу на ходу неча клёпить», как сказала бы Анна Усинская, переводя на риветхедский сленг обычное «дареному коню в зубы не смотрят»…

Все, однако, повернулось совсем иначе.

Сначала над кромкой чащи полыхнуло красным, и яркий шар, поднявшись выше, внезапно заклубился, подернулся черными разводами и рассыпался сажей. Спустя несколько мгновений после вспышки до конвоя докатился странный звук, что-то вроде свистящего «хиссс», вслед за которым земля содрогнулась от мощного «буммм». Статский встревоженно привстал с кожаных подушек и стал пристально вглядываться в сторону чащи.

— Мельница? — мой вопрос прозвучал скорее утвердительно.

Он покосился на меня, но ничего не ответил. После секундного раздумья Лестревич позвал старшого:

— Бузыкин! Веди задержанного назад, в город. Я — на мельницу. Там что-то неладно.

Я качаю головой. Неладно — не то слово. Откуда статскому и полицайным знать, как срабатывает взрывчатка Сударева? Судя по размеру палева, размер воронки будет достаточным, чтобы поместить в нее пяток стимходок Лестревича. Кто — и зачем? — мог рвануть мельницу? Рисунок на «камне» — Ханжин в пузыре, мельница, Марыся — снова всплыл в памяти.