Тигр в камышах - страница 28

— Слушайте, статский, возьмите меня с собой, — надежды у меня была всего-то толика, но попробовать стоило. Я старался говорить попроще, чтобы звучать более убедительно. — Эта штука… такая взрывчатка на деревьях не растет, тем более у вас, в дыр… в глубинке. Те, кто сейчас там на мельнице орудует, лыком не вязаны, вы понимаете, надеюсь? Я что хочу сказать: мой войсковой опыт побольше вашего будет, вкупе с полицайными. Пригожусь наверняка.

Увидев, что Лестревич колеблется, я поспешил укрепить позиции:

— Слово даю: не убегу.

— Шулепяк, поворачивай аппарат, едем к Чертовым Воротам! — решается он и звякает ключами, снимая с меня наручники.

— Нет, там пально, — я не замечаю, как ввертываю местное словцо. — надо низом, через камыши… или что там от них осталось, — и делаю вид, что не замечаю подозрительного взгляда статского.

…По гари, мимо хищно изогнутых, тянущих к нам ломаные руки-ветви скелетов деревьев, спотыкаясь в быстро наступающих сумерках, мы бежали к мельнице, к нагромождению скал, ущелью, тайною которого была удивительная, загадочная, зловещая мельница, ключ к разгадке.

Оттуда, из-за скопища каменных громад, доносился гомон толпы, отсветы пламени, и смутно знакомый голос прорезал мутное, грязное небо гулким эхом:

— …Ибо отверзши очи не узрите радуг смарагдовых, и не узрите Восседающего на Престоле промеж ними! Не узрите звезду-вестницу! Не внемлите гласу трубному! Очи застила вам Тьма, рты и слух ваши запечатаны печатью греха…

В завывающий голос подмешивалась полупьяная нечленораздельность, будто у оратора порой заплетался язык, а также восторженная убежденность и напор полководца, ярящего легионы перед решающим сражением.

Этот голос был мне определенно знаком, и страшна была его перемена. Не глупое бубукание трактирного шута, развлекающего пьяную компанию смуровских патриотов. Не бормотание уличного дурачка, пророчествующего нам с Ханжиным казни египетские и Стахову Дикую Охоту.

По прежнему шепеляво-захлебывающийся, но теперь — грозный, повелительный, голос Державина.

Голос не шута, но пророка, многократно усиленный эхом, вещал из-за скал:

— Ибо введя в чертоги свои блудницу вавилонскую, отверзнулся от Света! Разумом помрачнев, устремился ко злу! Повлек за собой и вас, агнцев невинных, и вас — сирых, убогих, повел на заклание! Блудница же его же его спуталась со Зверем из Бездны, что прислан нам грешным в укор и на погибель! Тот, над кем насмехаетесь, кого Глиньком прозвали — есмь исчадие адское, левиафаново отродье, кракен!

Лестревич первым проскакивает узкое гирло растоки; мы спешим за ним.

Вот она какая — мельница… громоздится за линией крылатых всадников, циклопическое сооружение, чудовищных размеров колесо — затянутое мохом, архаичное, мегалитическое, мрачное — под стать окружающим скалам.

В свете самодельных пакляных факелов, в чехарде огненных отблесков, в зловещих отсветах пожара перед нами предстал новый мессия, не шут, но пророк:

— Ибо мельница сия есмь града нашего сердце! Личина его молочноречная, кисельнобережная, она есмь златой орех! И расколется ныне скорлупа орешная, осыпется грешная шелуха! И следом пребудут громы и молнии! И дымы и коням подобные акриды! И космы львиные и хвосты скорпионовы! Ибо тот, кого выбрали вы по неразумению себе в цари, кого зовете вы Мстиславом Усинским — есмь греховник и соблазнитель, и имя его — Аспид. Отринувши слово, оборотился ко мраку и, вас поведя за собою — первым сгинул!..

Шумела и волновалась разъяренная толпа, окружившая мельницу. Что-то средневековое, бунтарское было в них, вооруженных тем, что под руку попалось — вилами, слегами, топорами, поленьями поухватистей… Блики факелов играли на лезвиях страшных кос с переставленными напрямую, на манер копий лезвиями. Будто страшное эхо кровавых событий темного средневековья, словно ожившая реконструкция книжных гравюр, из смутных эпох, памятных теперешним гимназистам в основном по лаконичной реляции генерал-аншефа С. «Ура! Варшава наша!», и еще более лаконичного ответа Императрицы — «Ура, фельдмаршал!»…

И вот теперь — реалия. Статский, его трое полицайных и я — против взбудораженной толпы новых косиньеров.