Тигроловы - страница 47

— Это в прошлом году так принимали, — сказал Евтей. — А ноне, слышал, подорожали меха, и харза, кажись, двенадцать рублей будет стоить.

— Тоже не больно-то густо... — отмахнулся Савелий.

— Да не в цене дело, Савелий Макарович. — Вощанов снял телогрейку, повесил ее на гвоздь слева от двери, привычным движением подоткнул пустой левый рукав рубахи под брючный ремень. — Не в цене дело — больно уж яростно кабаргу эти харзы давят. Соберутся три-четыре штуки и загоном, по-волчьи, охотятся на нее.

— Раньше, помню, за убитую харзу премию давали, — заметил Евтей, деловито подсаживаясь к столу в угол, в свою излюбленную позицию, чтобы никому не мешать и всех держать в поле зрения.

— Было, было такое дело, — сморщив низкий покатый лоб, вспомнил Вощанов. — Давали небольшую премию, как за волка. Теперь не дают, а еще через пяток лет в Красную книгу запишут.

— А зачем же вы ее убили тогда? — серьезно спросил Николай. — На перед знаете, что зверь редкий, что скоро его в Красную книгу запишут, сознаете это, а все равно убили, да еще и пытаетесь в том, что харза исчезает, обвинить государство. Где же тут логика, Иван Иванович?

— Во как! Быка за рога! — Вощанов изумленно и одобрительно посмотрел на Николая. — Правильно вопрос поставил! Молодец! А только харзу я не трогаю вот уже лет десять, пожалуй, и эту бы не тронул, да я ж сказывал, что в капкан, ставленный на колонка, попалась. Что ж теперь, отпускать ее с капканом? И капкан пропадет, и харза. Стало быть, пришлось убить поневоле...

— Смотри-ка, выкрутился ведь! — воскликнул Савелий, тоже подсаживаясь к столу. — То хищником харзу называл, то уж пожалел ее.

— А я и сейчас ее хищником считаю. И волк, и тигр, и медведь — хищники, да это не значит, что всех их надо до последнего уничтожить. Ежели по такому принципу действовать, то человек — самый главный на земле хищник. Прошел, скажем, он по лесу в сапогах, километр всего — и то уж тыщу всяких букашек и растений каблуком раздавил, не говоря уж о других делах его... Ну да что я вас тут баснями потчую? — спохватился Вощанов, заметив, что все тигроловы сидят уже за столом. — Давайте-ка вначале похлебайте вермишелевый суп, а потом я вас кабанятиной накормлю.

И он принялся суетливо угощать всем лучшим, что имелось у него из съестных припасов. Сам он есть отказался, сказав, что уже поужинал, но с удовольствием пил чай, поглядывая на увлеченных едой тигроловов с восторгом, почти с умилением, как смотрит любящий отец на своих детей. Реденькие седые волосы его были гладко зачесаны назад; выцветшие бровки почти сливались с надбровными дугами, из-под них словно бы прямо в душу смотрели спокойные карие глаза, и была в них еще некая кротость, детская распахнутость. Да и фигурой своей тщедушно узкоплечей, сухощавым удлиненным лицом, на которое словно приклеили жиденькую бороденку и усишки, он напомнил Павлу скорей загримированного мальчишку, чем взрослого, и только пустой левый рукав да твердый мужской голос сразу же разбивали это нелепое Павлово сравнение, которому он сам же и усмехнулся в душе, посматривая на мозолистую и мускулистую руку Вощанова.

— Как мяско-то — уварилось, нет ли? — нетерпеливо спросил Вощанов у Евтея, сытно обтиравшего тыльной стороной ладони испачканные жиром усы и губы.

— Самый раз уварилось, — похвалил Евтей. — Я думал, и правда кабанятиной накормишь, секача сейчас только моим беззубым ртом и жевать. А ты, гляжу, справную чушку подстрелил?

— Три штуки завалил, — польщенно заулыбался Вощанов. — Двух на план в промхоз, одну себе. Еще двух изюбров надо отстрелять и одного медведя. Изюбров-то отстреляю, а медведя вряд ли. Грома своего старшему сыну отдал, у него тоже план большой на мясо, а без собаки несподручно медведя искать.

— Шшитай, что ты убил уже медведя! — торжественно объявил Савелий. — Токо он уже без шкуры и без сала...

— И без желчи, само собой, — с улыбкой глядя в недоуменное лицо Вощанова, добавил Евтей.

— И к тому же прямо на тракторном волоке лежит, рядом с вашей нижней избушкой, — вконец огорошил Вощанова Павел.

— Убили медведя или так балабоните? — Вощанов перевел вопрошающий взгляд свой на Николая, словно доверял ему больше, чем остальным.