Типы прошлого - страница 45
Мы оба долго молчали.
— Помнишь. Владиміръ, заговорилъ я первый, — какъ мы съ тобой, во второмъ классѣ, въ Царскосельскомъ саду зачитывались Уландовыхъ балладъ? Любимую твою помнишь?
Что ни говори, а вѣдь хороша она, эта мечтательная, романтическая Германія?…
— Хороша была покойница, да давно быльемъ поросла, какъ и наша молодость, съ невеселымъ смѣхомъ перебилъ меня старый товарищъ. — А вотъ она, настоящая-то дѣйствительность и современность! примолвилъ онъ, маня меня къ обвалившемуся окну, изъ котораго, какъ на ладони, виденъ былъ далеко внизу, подъ горой, сверкавшій газовымъ освѣщеніемъ городъ, съ своимъ игорнымъ домомъ, лавками и отелями:- получайте и будьте счастливы!
— Что же, замѣтилъ я, — съ этою дѣйствительностью можно еще, пожалуй, помириться нашему-то брату изъ-подъ Козмодемьянска.
— Какъ кому, меня не тѣшитъ!
Онъ усѣлся въ окнѣ и опустилъ молча голову. Такъ прошло довольно долго времени.
— Скучно, братъ, тяжело жить, тихо началъ Кемскій. — Не сѣтуй на меня, пожалуйста, я тебя сегодня не привѣтомъ, а только что не грубостью встрѣтилъ; не сердись: на меня находятъ теперь такія минуты…. самъ себѣ часто гадовъ 'становишься….
— Полно, другъ мой…
— Я тебѣ сердечно радъ, право, — чѣмъ-то хорошимъ, давнишимъ отозвалось мнѣ…. И не мѣняешься ты какъ-то, а я….
— Помилуй, воскликнулъ я, — да что ты и вынесъ!
Онъ печально улыбнулся.
— Помнишь, сказалъ онъ, въ наше послѣднее свиданіе, въ Москвѣ, ты мнѣ какъ-то выразился, — слова твои тогда врѣзались мнѣ въ память, — что мнѣ завидовать можно, что для меня нашлось настоящее дѣло въ жизни. Было оно, дѣйствительно, у меня это дѣло, и нѣтъ его, сгинуло оно на вѣки вѣковъ. Были люди близкіе, и никого нѣтъ, всѣ тамъ полегли… Остался я въ живыхъ; какъ, для чего, — не знаю; я объ этомъ не старался, еще тише и отрывисто промолвилъ Кемскій, — и вотъ, какъ видишь, увѣченъ, одинокъ, никому не нуженъ…. Пойми, каково это сказать себѣ: ты, милый мой, хоть выжми, ни на какую потребу негоденъ, ты лишній человѣкъ на этомъ свѣтѣ!… Вѣдь я въ голову ядромъ контуженъ, объяснилъ онъ, какъ бы извиняясь предо мной: — лѣтомъ еще куда ни шло, за то въ ненастную пору, осенью, такія муки приходится испытывать!… Поневолѣ бѣжишь вонъ изъ Россіи и, какъ перелетная птица, ищешь теплаго края, поближе въ солнцу. Двѣ зимы я провелъ въ Испаніи, на будущую собираюсь въ Алжиръ…. вотъ она, моя жизнь, — невесела она!…
— Ты свое сдѣлалъ, тебѣ не въ чѣмъ себя упрекать, перебилъ я его. — Лишній человѣкъ, говоришь ты про себя. Послушали бы тебя тѣ молодцы, — богато было ими наше поколѣніе, надо признаться, — которые въ этомъ гордость свою полагали, женскія сердца покоряли именно тѣмъ, что лишніе они…. А ты гдѣ свою правую руку оставилъ?
— Тамъ, гдѣ бы съ радостью и голову сложилъ! живо всоскликнулъ Кемскій, и вдругъ остановился, какъ бы устыдившись своего порыва. — Ты и не поймешь, можетъ-быть, что значило для насъ, Черноморцевъ, отдавать его! продолжалъ онъ уже спокойнѣе; — ты не суди о насъ по тому, что тебѣ пришлось можетъ-быть почитать объ иныхъ защитникахъ Ceвастополя, о разныхъ гвардейскихъ моншерахъ и штабныхъ молодчикахъ. Мы знали, за что стояли и что отстаивали; не изъ-за чиновъ же вѣдь въ самомъ дѣлѣ и аксельбантовъ полегло тамъ все, что у насъ было лучшаго!…
Страстный морякъ заговорилъ въ Кемскомъ. Онъ вспомнилъ о "незабвенномъ Михаилѣ Петровичѣ", о ненавистныхъ Англичанахъ, "исконныхъ врагахъ русской морской силы", о корветѣ, которымъ онъ, Кемскій, командовалъ въ день Синопскаго боя, о добродушномъ героѣ Нахимовѣ, о слишкомъ мало вѣдомыхъ подвигахъ всей этой доблестной семьи людей, не пережившей своихъ "родныхъ корабликовъ", людей, для которыхъ такъ дорога была честь Россіи и о которыхъ "новая Россія", какъ выражался Кемскій, быть-можетъ слишкомъ скоро позабыла. Разсказъ спѣшилъ за разсказомъ и все оживленнѣе, все быстрѣе. Видно было, что онъ радъ былъ случаю высказать все то, что еще такъ живо кипѣло и негодовало въ его душѣ. И, слушая его, признаюсь, какъ и тогда, въ пору молодости нашей, что-то похожее на зависть шевельнулось во мнѣ, - да, на зависть къ этому увѣчному, полуживому человѣку, который умѣлъ еще такъ пламенно вѣрить, любить и негодовать. "Не въ безплодныхъ мечтаніяхъ прошла твоя жизнь, думалъ я, ты не отрицалъ, не гнушался, не бѣжалъ, и теперь еще, немощной и разбитый скиталецъ, ты и теперь еще счастливѣе многихъ!…