Том 1. Вечерний звон - страница 13
До сорока лет молодой Улусов служил в Питере, в лейб-уланском ее величества полку. Происходя из захудалого, дворянского рода, Никита Модестович не пользовался расположением гвардейского начальства. Талантами военными он не блистал, по службе продвигался медленно. Тотчас после смерти отца Улусов вышел в отставку, принятую с оскорбительной поспешностью.
Имение Никита Модестович нашел почти разоренным. Земля тощала и родила плохо. Доходные сады были заброшены, рощи, кроме одной березовой, вырублены. Тетка не подавала надежд на скорую кончину…
Никита Модестович понял, что ему надо выкручиваться. Зная, что «казенного козла хоть за хвост подержать — можно шубу сыскать», он стал добывать службу.
Улусов обратился к тетке, тетка написала губернскому предводителю дворянства письмо. «Племянник мой хоть и не получил от родителя достаточного воспитания, но царскому трону предан всей душой и желает поревновать на благо отечества. А посему испрашиваю благосклонную поддержку моей просьбе — определить Никиту к службе, достойной его дворянской чести…»
Кандидатура Никиты Модестовича была представлена министру внутренних дел на предмет назначения земским начальником. Эта только что учрежденная должность имела своей целью, как возвещалось в правительственном сообщении, создание «близкой к народу власти, которая соединяла бы в себе попечительство над сельскими обывателями с обязанностями по охранению благочиния».
В пределах предназначенной ему территории земский начальник был главным распорядителем и охранителем, следователем, судьей и исполняющим приговоры, полицейским воспитателем и насадителем «истинной нравственности».
Должность эта вполне удовлетворяла ущемленное властолюбие Улусова. Он с радостью принял назначение и начал действовать, всецело полагаясь только на свою дворянскую совесть, во всех случаях находя полное оправдание своим поступкам.
Однажды Никита Модестович предстал перед двориковскими обывателями.
Под уланской форменной фуражкой они увидели ненатурально белое, словно напудренное, лицо, пронзительные глаза и узкие губы. Одет Улусов был в легкую щеголеватую поддевку. Раскоряченные тонкие ноги поддерживали это довольно нескладное творение природы.
Он не возвышал голоса, не употреблял ругательств, иногда позволял себе запросто пошутить с мужиками.
На первых порах он даже понравился им положительностью и беспристрастием в решении мирских дел. Они просто не знали, что Никита Модестович до поры до времени глубоко скрывал родовое презрение к «хамью».
Дело в том, что он смотрел на всех мужиков вообще, как на своего рода младенцев, упрямых и своенравных.
Младенцы, как известно, нуждаются в няньках, притом в строгих няньках, иначе они избалуются и из них получится бог знает что. Розга и кнут хоть и жестокое средство для поддержания в младенце чувства уважения к старшим, но пока наиболее действенное. «Иного, — говорил Улусов, — еще не изобрели, да и изобретать не надо».
Будучи охранителем царского трона и спокойствия своих братьев-дворян, Улусов работал, что называется, не покладая рук, и в подначальных ему общинах царил порядок, нарушаемый лишь изредка.
Губернские и уездные власти земскому начальнику верили беспрекословно. Если мужик смел говорить, что земский бесчинствует, верить ему не полагалось уже по одному тому, что мужик не мог понимать тайных движений дворянской души, поставленной на охрану трона, веры и отечества.
Никите Модестовичу такие порядки нравились, и он с исключительным усердием опекал своих подчиненных.
Промыслив службу и укрепившись в ней, Никита Модестович стал приводить в порядок свое хозяйство.
В течение года он присматривался к деятельности Фрешера и остался недоволен. Ему не нравились натуральные платежи за аренду, отработки, громоздкий учет. Да и не хотел он иметь врагом имения целую общину. Нет, лучше уж разделаться с этой возней!
— Все это патриархальщина, милейший Карл Карлович, — сказал однажды Улусов управляющему, несколько презрительно посматривая на его тупое рыло. — Все это невыгодно и ужасно устарело. Нужны деньги.
— Денег у них нет, — отвечал Фрешер.