Тополя нашей юности - страница 15

И вот скоро я почувствовал, что мне некуда деться от живых синих глаз под белой шляпкой и звонкого голоса этой чудесной девушки. Ее образ стоял перед моими глазами, где бы я ни был, что бы я ни делал. Я уже не мог прожить дня, чтобы под вечер не пойти в скверик.

Я стал задумчивым, рассеянно отвечал на вопросы своих друзей, и, конечно, они заметили мое душевное состояние.

— Ты это что ж, Тимоха, может, хочешь в кусты? — грозно подступил ко мне однажды Микола Битюг. — Что-то ты крутишь, прячешься от нас. Каждый вечер в сквере торчишь. Ты воду не мути, скажи правду. Испугался?

Я чуть не бросился на Миколу с кулаками, чтобы смешать его с землей за такие дурные мысли. Тишка Дрозд мирил нас после ссоры целый час. Друзья вздохнули с облегчением, когда увидели, что отступаться от них я не собираюсь. И все же я не мог рассказать им правду.

Скоро я уже знал имя девушки — Стася. Недавно ее прислали откуда-то работать в нашу аптеку. Там же, в аптеке, в домике, спрятанном в зарослях сиреневых кустов, Стася и жила. Мне было неприятно, что она работает в немецком учреждении. С другой стороны, я пытался оправдать ее, убеждая себя, что аптека в конце концов не такое уж фашистское учреждение. Может, ее принудили работать, может, без работы ей нельзя. Ведь она живет одна, без отца и матери.

Я неслышно повторял имя Стаси тысячу раз в день, оно звучало в моих ушах, как музыка. Я думал о необыкновенной девушке часами, придумывая разные варианты нашего разговора, нашей встречи. Но пока что никакого разговора не было, я не сказал своей любимой ни одного слова. Я приходил в скверик и, завидя Стасю, чувствовал, что сердце мое начинает биться, как птица, пойманная в силок.

Однажды, когда я проходил мимо скамеечки, на которой сидела Стася со своими подругами, девушка окинула меня быстрым взглядом. Мне показалось, что в ее глазах искрится насмешка. Мое лицо горело от стыда, мне в тот вечер было больно и обидно, как никогда. Ничего не сказав своим друзьям, я подался домой. И тут по дороге к родной хате, в одиночестве, я как-то неожиданно впервые посмотрел на себя со стороны, чужими глазами.

Да, вид у меня был довольно-таки смешной. Он никак не подходил для того, чтобы знакомиться с этой чистой, «белой» девушкой. На ногах у меня было нечто вроде ботинок. Какие-то немыслимые черепахи, широкие, разлезшиеся. Почему я не замечал раньше, что мои штаны давно пора натянуть на чучело в огороде? Они имели две заплаты на коленях и вдобавок еще два огромных окна сзади. Что касается рубашки — я из нее давно вырос; то, что у меня были засучены рукава, мало помогало делу. Эх ты, кавалер, влюбленный рыцарь!

В ту ночь я не спал — искал выхода из своего положения и не видел его. Другой одежды у меня не было, а заработать денег и купить костюм было невозможно. Это меня немного успокоило, а тоненькая чистая девушка сделалась далекой и чужой. «Пусть ходит в своем чистеньком платьице, — мстительно думал я. — Дело же не в шляпках и платьях. Нашлась княгиня!»

Несколько дней я не ходил в скверик. Как раз в это время разнесся слух, что немцы будут восстанавливать железную дорогу. Слухи подтвердились, так как на станции началась лихорадочная работа. Мы решили, что наступило время действовать. Микола Битюг высушил на печке аммонал, а Тишка Дрозд стащил старую бабушкину кофту с широкими рукавами. В один рукав мы положили аммонал, зашили и эту мину спрятали до поры до времени. Единогласно решили, что своей миной мы взорвем мостик километрах в четырех от станции. Мостик хоть и небольшой, но в назначенный день немцы по нашей дороге не проедут.

Как раз в это время произошли события, которые обрадовали нас и заставили крепко задуматься. В ясную весеннюю ночь ни с того ни с сего сгорела парильня. В ней гнули ободья и отправляли куда-то на немецких машинах. В ту же ночь в нескольких местах нашего городка были расклеены антифашистские листовки, напечатанные на машинке.

Мы были уверены, что сожгли парильню и расклеили листовки партизаны. С небольшим партизанским отрядом, который действовал в другом районе, километрах в сорока от нас, мы имели связь, хотя и не очень прочную. Если это сделали они, то почему обошлись без нас? Ведь кое-что мы для них уже делали. Может, партизаны нам больше не доверяют?