Трагические судьбы - страница 6

».

Через сорок лет фраза обрела ясный, пронзительный смысл. Власти, вводя войска в Афганистан, не представляли весь ужас того, куда мы несемся.

Народ сонно воспринял военную авантюру. Простые люди на протест, понятно, были не способны, хотя и горячего одобрение акции не выражали. Исчерпывающее слово — равнодушие. Токарям и пахарям было все равно, куда послали войска и ради чего. В интеллигентских кругах все понимали, что власть окончательно изолгалась и декларируемые высокие идеалы о братской помощи и интернационализме лишь прикрытие геополитических интересов. Но в то же время рассуждали: а что можно сделать? Возмущаются, но открыто выступить — непроизвольно уши к затылку прижимаются. Не сравнить с теперешним отношением к Чеченской войне — тут страсти накалены. Но гражданское негодование забурлит позже, позже…

«Я не стремился к уточнениям, думая, что постепенно установится какой-то статус-кво, и не следует торопить события — можно накликать лишнее».

А пока у нас на календаре 22 января 1980 года. Сахаров в половине первого дня выходит из подъезда дома номер 48б по улице Чкалова (ныне Земляной вал), садится в «Волгу» (как академик он имел право на персональную машину), говорит водителю: «Едем в ФИАН, но сначала в стол заказов Академии». Доехали они только до Краснохолмского моста. Здесь их остановил гаишник, водитель чертыхнулся: с чего вдруг, не нарушал же ничего. Тут Сахаров слышит, как скрипнули задние двери, оглядывается: с двух сторон в машину влезают двое, показывают алые книжечки с буквами: «МВД», но было понятно, что они совсем из другой организации. После чего приказывают водителю: «Следуйте в прокуратуру СССР. Пушкинская, 15». Водитель без слов трогается. Тут только Сахаров обращает внимание, что на мосту пустынно — движение перекрыто.

Проезжали мимо телефона-автомата, Сахаров просит притормозить, чтобы позвонить жене. Реакция людей из органов молниеносная, кричат водителю: «Не останавливаться!»

Вкатывают во двор прокуратуры. «Волга» замирает, Сахаров выходит, его тут же окружают мощные ребята и ведут в здание, в высокий кабинет, на двери которого табличка: «Заместитель Генерального Прокурора СССР А. М. Рекунков». Позже Сахаров пытался вспомнить его лицо и не мог — нечто расплывчатое, кисельное. В стороне сидело несколько человек, но на протяжении всей беседы они молчали.

Рекунков, проникшись историчностью момента, торжественно чеканит: «Мне поручено объявить вам указ президиума Верховного совета СССР». И зачитывает указ о лишении академика правительственных наград. Без паузы сообщает скороговоркой: «Принято решение о высылке Сахарова из Москвы в место, исключающее его контакты с иностранными гражданами». Поднимает голову: «Таким место выбран город Горький, закрытый для посещения иностранцев. Пожалуйста, распишитесь в том, что вы ознакомлены с указом». Сахаров видит текст, подпись Брежнева, дата не проставлена. Он пишет на указе: «Я отказываюсь возвратить присужденные мне ордена и медали, считая, что они присуждены мне в соответствии с заслугами».

Сахаров позже очень переживал, что в тот момент о многом не спросил, многого не потребовал. Не то чтобы растерялся, но не сообразил. Понять его состояние можно: насильственный поворот судьбы, мысли вразброс. Да и не сразу оценишь, кто ты теперь и в какую ситуацию угодил. А вопросы нужно было задать жизненно важные, например, такой: на каком формальном основании принято решение о высылке? Даже по советским законам должен состояться суд — почему его не было? Понятно, что суд при любом раскладе вынес бы академику приговор, сочиненный в ЦК. Сахарова не первого высылали за несогласие с режимом, но всегда это было обставлено процедурой законности: судебное заседание, обвинение, защита, вызов свидетелей.

Но вариант суда власти отбросили: дело длительное, внимание мировой общественности обеспечено надолго. Запад усилил бы давление. А высылка по указу — дело скорое, утром Сахаров в Москве, вечером — на берегах Волги. Еще в 1973 году Андропов обрисовал возможные последствия подобной операции: «Разумеется, указанная акция вызовет шум на Западе, возможно, новый всплеск антисоветизма, известное недовольство в некоторых братских партиях и у прогрессивных людей. Будут разговоры и среди некоторой (небольшой) части советских людей. Но все это не станет долгосрочным явлением и будет носить временный характер». Забегая вперед, отметим, что глава КГБ просчитался: и недовольство прогрессивных людей всего мира и разговоры советских людей продолжались все семь лет горьковской ссылки.