Третье поколение - страница 6

Холодно и спокойно, как ни в чем не бывало, Скура­тович ответил:

— Вот там дом моего знакомого, туда и заедем.

Завернули во двор. Кондрат вошел в дом. Там ока­зался один только мальчик лет пяти. Он сидел на земле и большой ложкой черпал из горшка какую-то серую болтушку. Лицо у него было все измазано.

— Где же все ваши?

— Никого нету, — решительно ответил малыш. — Та­та на работе, а Зося, — добавил он, помолчав, — дома не живет.

Говорил он каким-то ребячьим басом.

— А где же живет ваша Зося?

— У Скуратовича служит.

«Уж не та ли, что овес убирала и о лошадях гово­рила?»

Кондрат Назаревский пошарил у себя в карманах. Но откуда у него могло взяться что-нибудь, чтобы поза­бавить ребенка или дать ему полакомиться? Он растя­нулся на скамье, сунув себе под голову какое-то тряпье.

«Вот черт! — подумал он о Скуратовиче. — Замучил меня, собака!»

Малыш продолжал орудовать ложкой.

Спал или дремал Кондрат Назаревский? Не хоте­лось даже шевельнуться. В доме стояла непривычная тишина, и продолжалась она до тех пор, пока кто-то, вошедший в дом, не хлопнул дверью. Это была та са­мая девушка.

— Какой же ты замурзанный! — сказала она маль­чику.

Она намочила полотенце, вытерла ему лицо и что-то дала:

— На, бери!

— Сало! — обрадовался малыш. — Где взяла, Зоська?

— Тебе принесла.

Мальчик ел и шалил с сестрой, кидался на кровать, кувыркался и заливался беззаботным смехом.

— Человека разбудишь! — успокаивала она его.

Кондрат приподнял голову. Девушка узнала его, но не удивилась и только смотрела, будто ожидая объясне­ния. Назаревский сказал, что вынужден был сделать передышку, так как он ранен и еще не вылечился.

— А пока подводу раздобыл, повозился я с этим Скуратовичем.

— Я потому и домой пришла, что беда мне теперь будет. Сказала, не подумав, что лошади в лесу, а потом спохватилась, что он ведь и сам это знает.

— А если бы подумали, не сказали бы?

Она поняла смысл вопроса, но ответить сразу не могла. Заговорила о другом:

— Не знаю, что теперь делать! — глаза девушки за­блестели от слез. — Побоялась там оставаться — загры­зут! Дня три покоя не будет. Я должна была в поле работать до полудня, а потом идти на гумно готовить место под овес, да вот не пошла. Понесет хозяйка в ель­ник этому Толику еду, а он ей все расскажет. Заест меня старуха. Прибежала домой — вижу, лошадь Ску­ратовича стоит. Мы с ним дальние родственники.

Девушка заплакала. Кондрат Назаревский невзна­чай вторгся в чужую жизнь. Словно заговорщики, он и эта девушка были теперь замешаны в одно дело. Маль­чик, напуганный плачем сестры, смотрел из своего угла на Кондрата.

— А совсем бросить работу у него не можете?

— Тогда придется идти к кому-нибудь другому.

С полной искренностью, доверчиво стала она расска­зывать о своем батрачестве, об отце, о Скуратовиче. Те­перь она уже казалась не наивной девочкой, которая так непосредственно и прямо напомнила своему хозяи­ну о спрятанных в ельнике лошадях. Она даже по-сво­ему давала оценки некоторым событиям и людям, про­являя при этом жизненную практичность. Рассказывала о Скуратовичах, что видела сама, и то, что приходилось слышать о них от старших.

Уже будучи управляющим у пана, Скуратович же­нился на панской экономке, а свою сестру пристроил горничной у пани. И тут неожиданно появился на гори­зонте новый человек. Это был Стефан Седас, панский сыровар. Скуратович и сейчас толком не знает, откуда был родом этот Стефан Седас. Не то из-под Городни, не то из-под Сувалок, а может быть, даже из-под самой Варшавы. Видел и знал Скуратович только одно: у че­ловека этого хорошая голова на плечах; мужиков он не любит, умеет обходиться с панами и сам паном вы­глядит. А как начнет говорить — так ни спать, ни есть, а только бы слушать. Словом, человек, можно сказать, культурный. Он знает интимную сторону семейной жиз­ни всех окрестных помещиков, ему известны сомнитель­ные дела уездных скупщиков и перекупщиков. В весе­лую минуту, когда голову туманит хмель, он может рассказать и об ухаживаниях старого пана за женой ме­стечкового аптекаря. И вдруг этот человек из доброго знакомого, из приятного гостя превращается в зятя — женится на панской горничной, сестре Скуратовича. В то время пан открывает вторую сыроварню, и Стефан Седас становится мастером в двух имениях сразу. Со­ставляется любопытное содружество: хуторянин Скура­тович, сыровар Седас, местечковый органист и панский садовник. Седас остро ненавидит православие, а стало быть, и попов. Он уважает ксендзов, а Скуратович попу — первый друг. Про дьякона и говорить не прихо­дится: день и ночь толчется на хуторе у Скуратовича, А между тем, по милости Седаса, к Скуратовичу стал втираться органист, а за ним на горизонте замаячил и сам ксендз. Что делать? Седас не такой человек, чтобы примирить православие с католичеством. Около года тянулось неопределенное положение. Наконец Седас добился того, что поп стал обходить стороной хутор Скуратовича. Однажды перед приходом попа он так раздразнил собак хуторянина, что они готовы были бро­ситься на кого угодно, даже на самого хозяина. И со­баки взяли-таки в оборот попа. А Седас демонстративно стоял на крыльце у Скуратовича и хоть бы пальцем ше­вельнул. На следующий день в церкви поп громил в своей проповеди католичество, а когда наступил великий пост, Скуратович был вынужден ехать на исповедь в соседний приход.