Третье поколение - страница 5
— Я делаю все, что могу, чтобы помочь вам. Какого коня имею, такого и запряг.
— Чтобы мне помочь! Ты еще, может быть, благодарности от меня ждешь? Сейчас же давай другую лошадь!
Скуратович развел руками и снова застыл в прежней позе.
— Даю тебе минуту на размышление. А потом — либо ты запряжешь хорошую лошадь, либо я тебя арестую.
Скуратович вдруг согнул спину так, что она стала широкой и круглой. Он молча сел в телегу.
— У меня лошадей нет. Проедем с вами лесок, а там, в деревне, я возьму коня... До деревни и двух верст не будет.
Он помолчал.
— Хотя и то сказать... Боюсь я этим лесом ехать. Тут часто бандиты орудуют.
Это уже и вовсе звучало насмешкой. Кондрат выхватил револьвер:
— Марш!
После всей этой канители Кондрат Назаревский еще сильнее почувствовал боль в ноге. Кое-как въехали в чащу молодого ельника. Лошадь плелась еще медленнее. Кондрат слез и пошел рядом с телегой. Слез и Скуратович. Вскоре ельник расступился и, все залитое солнцем, открылось овсяное поле. Около десяти женщин убирали овес. Первой от дороги работала молоденькая девушка, совсем еще подросток. Она разогнулась, чтобы посмотреть, кто едет, и Кондрат Назаревский увидел тонкое загорелое лицо, густые рыжеватые волосы, белый платок на самой макушке. Увидав подводу, девушка бросила работу и застыла в ожидании. Ей было лет четырнадцать.
— По наряду? — спросила она, с любопытством поглядывая то на Скуратовича, то на красноармейца.
— Да,— хмуро ответил Скуратович.
— Что же вы, дяденька, хорошего коня не запрягли?
Она, не моргая, смотрела прямо на Скуратовича. Женщины — одни усмехнулись, другие еще ниже склонились, искоса посматривая на дорогу. Скуратович пожал плечами и взглянул на красноармейца: что, мол, с ней разговаривать? Красноармеец-то ведь знает, что дома у него лошадей нет!
Девушка не спускала глаз с хуторянина. Это была сама, можно сказать, наивность — искренняя, детская. Девушка вышла на дорогу. Кондрат заметил, что лицо ее от загара густо усеяно веснушками. Он остановил лошадь. Скуратович обратился к девушке, пожирая ее глазами:
— Где же они, эти лошади? Дома-то ведь нет.
— А в ельнике! Вот же близко! Ведь Толик там с лошадьми.
Трудно было разобрать, говорит ли она это простодушно или же с умыслом, а то и со злорадством.
— Ты что дуришь? — даже задрожал Скуратович.
Согнув спину, девушка снова принялась за работу.
— Пошел за лошадьми! — приказал красноармеец.— Живо!
Скуратович направился в ельник. Женщины с удивлением смотрели на девушку. Они ей сочувствовали. Красноармеец разговорился с ними:
— Скуратовича овес убираете?
— Его.
— А в лесу с лошадьми это сын его?
— Сын.
— Почему же он не в армии?
— Да он еще до поляков, когда отступление было, домой удрал. В первый же день, как поляки пришли, его уже видели дома. А теперь он в лесу лошадей стережет. Продержал их там все время, покуда армия проходила. Никто и не знал. Нет лошадей и нет. В обоз, стало быть, погнали. Так все старик говорил.
— А что теперь молодой-то, в армию пойдет?
— Кто его знает! Только вчера у нас приказ расклеили — парней призывают. И его год тоже. Явиться надо через десять дней. А пойдет он или нет — как сказать! Тут дезертиров много. Говорят, что пойдут, а кто их разберет.
Со стороны ельника показался Скуратович. Он вел под уздцы черного коня. Запрягая его и ни на кого не глядя, проговорил:
— Известно, каждому человеку война страшна. Каждый спасается, как может. Я мучился, трудился...
Поехали. У Кондрата Назаревского болела нога. Долго сидеть на возу он не мог. Верстах в пяти отсюда находилось местечко. Кондрат велел остановиться. Ему нужно было передохнуть.
— И правда, — обрадовался Скуратович. — Вы больны, измучены. Отдохните здесь у кого-нибудь до завтра, а там вам дадут подводу, и вы поедете себе дальше на здоровье. А я доберусь потихоньку домой, надо овес возить. Тут мне жена бутылку молока поставила на дорогу — можете взять себе. От молока, я думаю, вам легче станет. Только вы уж мне, пожалуйста, расписочку дайте, что я вас вез.
— Что? — потеряв терпение, крикнул Кондрат. — Через час мы с вами дальше поедем! Заезжайте в какой-нибудь двор!