Три чашки горя при свете звёзд - страница 5

Йа Лан в лаборатории занималась пострадавшим рисовым чеком и, когда вошла Хоа, бросила на неё извиняющийся взгляд.

− Вы получили моё сообщение.

Хоа поморщилась.

− Да. Вы успели провести анализ?

− Нет, − вспыхнула Йа Лан.

Хоа понимала. На анализ, если делать его как полагается, двадцати минут не хватит. И тем не менее...

− Какие-нибудь догадки уже есть?

− Возможно, из-за влажности.

− Ханг...

Йа Лан покачала головой.

− Я тоже проверила. В чек не попали никакие посторонние примеси, последний раз Ханг открывал его две недели назад.

Чеки находились под стеклянными колпаками, что облегчало контроль за средой обитания и позволяло роботам, а по случаю и учёным, наблюдать за ними.

− Грибок может находиться в скрытом состоянии более двух недель, − мрачно заметила Хоа.

Йа Лан вздохнула.

− Конечно. Но я по-прежнему считаю, что дело в среде обитания: её не так просто сформировать правильно.

Влажно и темно − на рисовых чеках превосходные условия для уймы других живых существ, а не только для культур, в которых так отчаянно нуждается Империя. Планет с собственными названиями мало, и ещё меньше таких, где можно выращивать пищу.  Профессор Дуй Уен предвосхищала создание сети космических станций, подобных этой, на которых будут рыбоводческие пруды и плантации риса, растущего прямо при звёздном свете, а не при искусственном освещении, имитирующем свет Старой Земли; продукты питания, на выращивание которых не нужно тратить уйму ресурсов.

И все они верили в эту мечту, как умирающий, увидевший проблеск реки. Сама императрица верила в это так сильно, что из-за профессора Дуй Уен нарушила заведенный порядок и передала её мем-импланты Хоа, а не сыну Дуй Уен. Хоа помнила тихого мальчика по новогодним визитам, теперь он вырос и сам стал учёным. На похоронах он был сердит, да и кто бы не злился? Мем-импланты должны были перейти ему.

− Знаю, − сказала Хоа.

Опустившись на колени, она вывела на импланты данные о рисовом чеке, и поле зрения заполнили графики температуры за последний месяц. Все небольшие понижения соответствовали проверкам, когда исследователи открывали плантацию.

− Профессор? − в замешательстве окликнула Йа Лан.

− Да? − Хоа не шелохнулась.

− За несколько месяцев это третий рисовый чек, на котором проблемы с данным сортом...

Хоа услышала непроизнесенный вопрос. Другой сорт − на чеках с Первого по Третий − тоже не всегда был в порядке, но не настолько часто.

Внутри зашевелилась профессор Дуй Уен. «Дело в температуре, − мягко, но настойчиво указала она. − Медовосони живут в очень узком диапазоне температур, и модифицированный рис, возможно, тоже».

Хоа подавила грубый ответ. Возможно, измененный рис и с изъяном, но лучшего у них нет.

Профессор Дуй Уен не согласилась. Сорт на чеках с Первого по Третий был лучше: привой жизненной формы с непронумерованной и незаселённой планеты Пи Хуонг Ван. Привоем стали люминесцентные насекомые, обитающие в воздушной среде, непригодной для дыхания человека. Они были излюбленным выбором профессора Дуй Уен.

Хоа не нравились люминесценты. Воздух Пи Хуонг Ван содержал иной баланс окислителей: он легко воспламенялся от чего угодно − огненные штормы были там ужасающе обычными, они выжигали деревья до углей, а птицы на лету превращались в обугленные скелеты. На космической станции пожар слишком опасен. Профессор Дуй Уен доказывала, что Разум, всесторонне контролирующий станцию, можно приспособить к новому балансу окислителей, можно добавить в воздушную среду воды, чтобы уменьшить вероятность возгорания на борту.

Хоа в это не верила. Модифицировать Разум очень затратно, гораздо дороже, чем регулировать температуру на рисовом чеке. Она вызвала данные с рисовых чеков, хотя прекрасно понимала, что профессор Дуй Уен до неё их уже пересматривала.

Профессор Дуй Уен была достаточно вежлива, чтобы не упрекать Хоа, хотя та чувствовала её неодобрение, как занесённое острие. Извлечение памяти странным образом изменило профессора Дуй Уен. Симуляция в голове Хоа после всех стабилизационных регулировок, сокращений лишних эмоций абсолютно, до боли отличалась от женщины, которую она знала: сохранилась вся острота ума, весь огромный багаж знаний, но не осталось ни капли сопереживания, которое сделало бы её присутствие более терпимым. Хотя, возможно, к лучшему было то, что ничего не осталось и от слабости, которая охватила Дуй Уен под конец − кожа почти не скрывала проступающих костей, глаза на бледном овале лица выделялись синяками, голос, отдающий распоряжения, дрожал...