Три дня одной весны - страница 57
— Знать необходимо. Вы взрослый, много повидавший человек…
— Это все слова, почтенный. Ведь вздохнуть не дает эта власть! Сегодня скажет — много у тебя овец и коз, завтра какой-нибудь новый налог истребует, послезавтра будет докапываться, почему не вступаешь в колхоз… Совсем мы себя потеряли! И от Юнуса, вчерашнего голодранца, спасения нет. А как же! Он нынче человек не простой — председатель, селу хозяин!
— А ведь когда-то, по-моему, вы с ним дружили?
— С той поры, как организовали колхоз, под нашу дружбу вода пошла, почтенный.
— Нехорошо.
— Напротив, почтенный: очень хорошо! Весь мой скот хочет в колхоз забрать этот проклятый!
— А почему бы вам самому по доброй воле не вступить в их ряды?
Гневный румянец проступил на смуглом лице Хомида.
— Я не дурак, чтобы пару моих волов, овец и коз — весь мой скот, трудами приобретенный, делить с этими лентяями!
— Отчего же они лентяи?
— Не были бы лентяи, не слыли бы бедняками. Кто семь потов не прольет — тот непременно бедняком станет.
Усмон Азиз коротко усмехнулся. Разговор с Хомидом занимал его, и он спросил не без умысла:
— А если у человека нет земли, на которой он мог бы охотно пролить все свои семь потов? И нет денег, чтобы купить пару овец? Как тогда?
— Если всей душой будет стремиться — найдет, — непоколебимо произнес Хомид. — И землю найдет, и деньги… Будет трудиться — все будет!
— Возможно, — сказал Усмон Азиз. — А сами-то вы как — богаты?
— Нет, почтенный, я не богат. От покойного отца мне в наследство достался клочок земли. Тружусь на нем не покладая рук, проливаю пот — и жена, и дети мои поэтому живут в достатке.
— Хорошо. Но дальше как будете жить? Года на два — на три… ну, пусть даже на четыре советская власть оставит вас в покое. А дальше? По-прежнему будете стоять на своем и твердить, что колхоз вам не нужен? И так — всю жизнь?
Хомид опечалился.
— Не знаю, почтенный, — с болью вымолвил он. — Но есть все-таки над нами бог, и, может быть, наступят перемены. Вот, вы приехали. Поговаривают, что Ибрагимбек тоже…
Усмон Азиз презрительно махнул рукой.
— Сколько пустых надежд и шума из-за грязного конокрада!
Хомид обомлел.
— Но почему? Ведь и вы…
Натолкнувшись глазами на острый взгляд Усмон Азиза, он смешался и замолчал.
— Что — я сам? — с гневом спросил Усмон Азиз.
— Вы и сами… — запинаясь, пробормотал Хомид, — вступили в борьбу… повязали пояс…
— С чего вы взяли?
— Ну как же! — воскликнул Хомид. — Приехали… вооружены… тех вероотступников пленили…
— Наивность хороша до определенного возраста, — насмешливо заметил Усмон Азиз. — Вам она уже не к лицу. И вот что я вам скажу: мусульмане ли возьмут верх, неверные ли — мне теперь все равно.
На Хомида жалко было смотреть.
— Но почему, почтенный? — еле выдавил он из себя.
— Потому, что, соизволит бог, завтра мы уходим обратно.
— Вы уйдете, — растерянно сказал Хомид. — А я? Что делать мне? И тем, кто мне подобен?! Есть ли у нас надежда?
— Этого я не знаю.
— Не знаете… — как эхо, повторил Хомид. — Странно… Погодите! — воскликнул вдруг он, словно обрел, наконец, твердую почву под ногами. — А с теми что сделаете? — кивнул он в сторону хлева, где заперты были Анвар и Каромат.
— Истинные мусульмане определят, какого наказания они достойны.
— Вы знаете наше мнение, почтенный! И мулло сказал…
— Значит — смерть? Я вас правильно понял?
— Да, — жарко выдохнул Хомид, — смерть! Пусть бы какой-нибудь неверный все это сделал — колхоз организовал, школу открыл… Не так было бы обидно. Но ведь это потомки мусульман делали! Такие же, как мы! — Хомид умолк. Затем, будто вспомнив нечто важное, поспешно добавил: — Отец мой покойный все время одни стихи повторял. Они мне нисколько не нравятся, но я их запомнил.
— Ну-ка, — поощрил его Усмон Азиз.
Хомид глубоко вздохнул и произнес нараспев:
— Прекрасные стихи! — воскликнул Усмон Азиз. — Вот каким должен быть род человеческий!
Хомид пожал плечами.
— Терпеть, когда в тебя бросают камень?