Три грустных тигра - страница 7

Аплодисменты Великому Кодаку! И вот, наконец, мы видим Минерву, Минерву Эрос, дорогие друзья. Ваши аплодисменты. Прекрасно. Хочу сказать вам, что, начиная со следующего месяца Минерва будет каждый вечер украшать своими исполненными благородства жестами, своей безупречной фигурой и своим голосом, а он не что иное, как глас культуры, последнее шоу в «Тропикане». До скорой встречи, Минерва! И успехов! Нет, Минерва, это тебе спасибо, ты муза наших столиков. А теперь… and now… дамы и господа… ladies and gentlemen… наша разборчивая публика… discriminatory public… без перевода… without translation… Без лишних слов, за исключением ваших восторженных возгласов, и без лишнего шума, за исключением ваших жарких аплодисментов… Without words but with your admiration and your applause… Без слов, но с музыкой, незамутненной радостью и раскованностью… Without words but with music and happiness and joy… Для вас!.. To you all! Наше первое великолепное шоу сегодня вечером… в «Тропикане»! Our first great show of the evening… in Tropicana! Занавес!.. Curtains up!

Вот уж чего мы никогда никому не рассказывали, так это что мы тоже кое-чем занимались под машиной. Зато остальное мы рассказали, а народ со всего городка тут же пронюхал, приходили нас расспрашивать и все такое. Мама была вся из себя гордая, и каждый раз, как кто-то приходил в гости, она звала их в дом и варила кофе, а когда кофе был готов, гости выдували его залпом, а потом ставили чашечку, медленно так, аккуратно, как яичную скорлупку, на стол и глядели на меня, а сами уже животики надрывали, по глазам было видно, но притворялись, что ничего не знают, и самым невинным голосом произносили всегда одно и то же: «Малышка, поди сюда, расскажи давай, что это вы делали под машиной?» Я ничего не отвечала, и тогда мама становилась передо мной, брала меня за подбородок и говорила: «Доченька, расскажи, что ты видела. Расскажи так, как мне рассказывала, не смущайся». Я и не думала смущаться, но отказывалась открывать рот, если и Аурелита не станет со мной вместе рассказывать, и тогда бежали за Аурелитой, та приходила со своей мамой, и на пару мы с ней рассказывали все как по писаному. Нам было ясно, что мы местные знаменитости, про нас по всему кварталу, а потом и в центре, и во всем городе узнали, так что мы гуляли по парку, задрав носы, ни на кого не смотрели, но зато на нас все смотрели и шептались, когда мы проходили мимо, искоса поглядывали и все такое.

Всю неделю мама наряжала меня в новое платье, я шла за Аурелитой (она тоже была вся в обновках), и мы выходили ближе к вечеру гулять по главной улице. И весь город высыпал на порог посмотреть на нас, иногда нас подзывали, ну там, из какого-нибудь дома, и мы все выкладывали от начала до конца. К концу недели все уже всё знали, никто нас больше не звал и ничего не спрашивал, и тогда мы с Аурелитой принялись выдумывать разное. Каждый раз мы подпускали в рассказ все больше мелочей и в итоге чуть не сболтнули, чем мы занимались, но все-таки всегда успевали затормозить и так и не рассказали, что занимались кое-чем, пока подсматривали. Когда в конце концов Сиана Кабрера переехала со своей дочкой Петрой в Пуэбло Нуэво, нас перестали расспрашивать, и тогда мы с Аурелитой взяли и пошли в Пуэбло Нуэво и всё рассказали тамошним. Каждый раз мы придумывали что-нибудь новенькое, а когда меня заставляли поклясться матерью, я обцеловывала себе по очереди все пальцы и клялась, вот так, потому что не разбирала, где тут правда, а где нет. В Пуэбло Нуэво, в отличие от нашего района, нас расспрашивали в основном мужики, они вечно торчали в лавке на въезде в город, подзывали нас, облокачивались на прилавок и совали в рот сигареты, и по их глазам было видать, что им смешно, будто они уже знают всю историю, но все равно им вроде было интересно, и они так тихонько, как бы ни при чем, нас звали: «Девчушки, ну-ка подойдите». Они переставали разговаривать, и нам, хотя мы и стояли прямо перед ними, полагалось подойти поближе, и тут они спрашивали: «А вот скажите, чем это вы занимались под машиной?»