Три грустных тигра - страница 8

Они переставали разговаривать, и нам, хотя мы и стояли прямо перед ними, полагалось подойти поближе, и тут они спрашивали: «А вот скажите, чем это вы занимались под машиной?» Самое смешное, что, как только я слышала такой вопрос, мне казалось, что они хотели спросить совсем не про то и что они хотели разузнать, чем мы с Аурелитой на самом деле занимались под машиной, и несколько раз чуть не проболталась. Но мы с Аурелитой всегда одинаково рассказывали историю и никогда не говорили, что и сами кое-чем занимались под машиной.

А дело было так, мы с Аурелитой ходили в кино по четвергам, потому что это был дамский день, но на самом деле мы в кино не ходили. Мама давала мне полтину, Аурелита заходила за мной пораньше, и мы шли в кино, потому что четверг был дамским днем и с девочек брали всего полтину. В кино крутили фильмы с Хорхе Негрете и Гарделем и всякое такое, нам сразу делалось скучно, мы уходили и гуляли по парку и глазели. Иногда показывали и смешные фильмы, эти нам нравились, ну а так, прямо в начале мы руки в ноги и линяли и залезали под грузовик табачной компании. Когда грузовика там не было, мы прятались в кустах перед домом. Оттуда видно было хуже, но зато, когда грузовика не было, они вытворяли гораздо больше всякого. Так уж выходило, что жених Петры, Сианиной дочки, тоже приходил по четвергам. Ну, вообще-то, по четвергам и воскресеньям, но по воскресеньям они ходили в парк гулять, а вот по четвергам все пропадали в кино, потому что был дамский день, и они сидели дома в гостиной и пользовались случаем. Мы-то по воскресеньям не ходили, а вот по четвергам делали вид, будто идем в кино, а сами бегали подсматривать. Мамаша тоже была дома, но она бродила где-то внутри, а пол у них был деревянный, так что он скрипел, только она подойдет, и тогда она подымалась и снова садилась на свое место, а мамаша заходила и разговаривала с ними или высовывалась в окно, смотрела во все стороны на улицу или на небо или делала вид, что смотрит на улицу или на небо, а потом снова уходила и оставалась там внутри. Но пока мать бродила в глубине дома, до того, как она заходила в гостиную поболтать с ними, или поглядеть в окно, или сделать вид, что глядит в окно, они времени даром не теряли, а нам их было видно как на ладони, потому что дверь они оставляли открытой, строили из себя паинек.

Начиналось всегда одинаково. Она сидела в своем кресле-качалке, а он сидел в своем, тут же, рядышком, и на ней всегда были платья солнце-клеш, широченные, и вот она так спокойненько сидела себе в своем кресле-качалке в своих полутраурных платьях с юбками солнце-клеш и болтала либо делала вид, будто болтает. Потом, пока старуха бродила внутри, она вытягивала шею и осматривалась, а он тогда доставал свою штуковину, а она начинала ее трогать, водить там рукой, гладит-гладит, а сама следит, не идет ли старуха, потом она раз — и вставала с кресла, задирала юбки и садилась сверху на него, потом она начинала ерзать, а он принимался раскачиваться, и вдруг она спрыгивала и садилась обратно в свое кресло, а он клал ногу на ногу, все там так прикрывал, чтобы было незаметно, а это, оказывается, старуха приходила, и старуха, ничего не подозревая, подходила к окну и глядела на улицу или на небо или делала вид, что глядит на улицу или на небо, и снова уходила, а они снова начинали друг друга гладить, она все трогала его хозяйство, а он теперь ее щупал везде, и вдруг она опускала голову и тыкалась ему между ног, посидит-посидит так и вдруг вскакивает, это опять старуха пришла, а потом они опять принимались друг друга оглаживать. Так они и убивали целый вечер, старуха приходила, высовывалась в окно, а иногда он прикрывался и разговаривал со старухой и смеялся, и она, Петра, тоже смеялась и громко разговаривала, а старуха опять подходила к окну и возвращалась назад в комнаты и долго там сидела, молилась, наверное, потому что она была жуть какая набожная и все время молилась, особенно после того, как у нее муж умер. Тут-то они и начинали сеанс заново, а мы за ними подсматривали из-под грузовика и тоже времени даром не теряли.