Три комнаты на Манхаттане - страница 2

стр.

Недолгая возня в ванной, надо полагать, поцелуй в лоб спящего мужчины, и вот она уже открывает дверь, выскальзывает на улицу и торопливо идет по ней в поисках такси, чтобы доехать до вокзала.

Как она в этот миг выглядит? Заметны ли следы проведенной ночи на ее лице, в пониклости плеч, осипшем голосе?

Комбу безумно хотелось увидеть эту женщину.

Не ту, что вечером, исполненная уверенности, сошла с поезда и вошла в мастерскую, как входят в дом к хорошим друзьям. А именно утреннюю, когда она одна в сумерках выходит от мужчины, который безмятежно и эгоистически спит, а на лбу у него еще сохраняется след ее поцелуя.

Комб вышел на какой-то малознакомый перекресток. В ночном баре запирали двери. Последние посетители толклись на тротуаре, тщетно поджидая такси. На углу двое изрядно подвыпивших мужчин никак не могли расстаться; они раз за разом пожимали руки, расходились, но тут же бросались друг к другу то ли чтобы договорить недоговоренное, то ли для очередных заверений в дружбе.

Да и сам Комб смахивал на человека, вышедшего из бара, а не вылезшего из постели.

Но он ни капли не выпил. Было холодно. А ночь он провел не в теплой атмосфере музыки, а в пустыне своей комнаты.

Посреди перекрестка черная металлическая станция сабвея. Желтое такси наконец остановилось у тротуара, и с десяток человек гроздью повисли на нем. Такси не без труда вырвалось и уехало — пустое. Видать, пассажирам нужно в другую сторону.

Две широкие, почти пустынные авеню, и вдоль тротуаров, точно гирлянды, ряды светящихся шаров.

На углу длинная витрина, освещенная резким, агрессивным, кричаще вульгарным светом, некое подобие стеклянной клетки, в которой видны темные пятна, в какие превращаются люди, вошедшие туда, чтобы не оставаться в одиночестве.

Вдоль бесконечной стойки из какого-то холодного пластика табуреты, привинченные к полу. Пошатываясь, стоят два пьяных матроса; один из них торжественно пожал Комбу руку и сообщил что-то невразумительное.

Сел он рядом с женщиной вовсе не намеренно, да и обратил на нее внимание, только когда перед ним остановился негр в белой куртке, чтобы принять заказ.

Во всем этом было нечто от ярмарки, от скуки народного гуляния, от тех ночей, когда плетешься из кабачка в кабачок и не можешь решиться пойти спать, и в то же время нечто от Нью-Йорка, от его грубой и равнодушной расхлябанности.

Он заказал первое, что пришло в голову, — сосиски. Потом бросил взгляд на соседку, и она взглянула на него. Ей только что принесли яичницу с беконом, но она к ней еще не прикоснулась, а медленно, не торопясь, курила сигарету, на которой отпечатались два красных пятна от ее губ.

— Вы — француз?

Вопрос был задан по-французски, и сперва ему показалось, что говорит она без акцента.

— Как вы догадались?

— Даже не знаю. Как только вы вошли, даже заговорить не успели, я сразу подумала, что вы — француз.

И с улыбкой, в которой был какой-то неуловимый ностальгический оттенок, она снова спросила:

— Парижанин?

— Парижанин из парижан.

— А из какого квартала?

Интересно, заметила ли она легкую тень, проскользнувшую у него в глазах?

— У меня была вилла в Сен-Клу. Знаете, где это?

И она протараторила, как на парижских пароходиках:

— Севрский мост, Сен-Клу, Пуэн-дю-Жур…

Потом чуть тише сказала:

— Я прожила в Париже шесть лет. Знаете церковь в Отей? Я жила совсем рядом, на улице Мирабо, в двух шагах от бассейна «Молитор».

Сколько посетителей было в этой закусочной-сосисочной? Не наберется и дюжины, и все они были разделены пустыми табуретами и еще другой пустотой, которую преодолеть куда трудней, пустотой, какую словно бы источал каждый из них.

А объединяли их только два негра в грязных куртках, которые время от времени поворачивались назад к какому-то подобию люка, откуда получали тарелки, наполненные чем-то горячим, после чего пускали их вдоль стойки клиентам.

Странно, почему от всего этого возникало ощущение какой-то серости, несмотря на слепящий свет? Как будто лампы, чьи колючие лучи раздражали глаза, были не способны рассеять ночь, которую эти люди, вынырнувшие из наружной тьмы, приносили сюда с собой.