Три комнаты на Манхаттане - страница 3

— Почему вы не едите? — поинтересовался он, чтобы как-то разорвать молчание.

— У меня еще бездна времени.

Курила она, как курят американки, с теми же жестами, складывая губы так же, как складывают их все женщины на обложках журналов и в фильмах. И позы у нее были такие же, и точно так же она приспустила свою шубку с плеч, приоткрыв черное шелковое платье и длинные скрещенные ноги, обтянутые светлыми чулками.

Чтобы как следует рассмотреть ее, ему не нужно было поворачиваться к ней. В этой закусочной вдоль всей стены было длинное зеркало, и они оба видели свои отражения, сидящие рядом. Но отражение было какое-то жестокое и явно чуть искаженное.

— А вы ведь тоже не едите! — заметила она. — Вы давно в Нью-Йорке?

— Уже с полгода.

С чего это он счел, что обязан представиться? Наверняка подтолкнуло его на это самомнение, о чем он тут же пожалел.

— Франсуа Комб, — произнес он, правда, не слишком-то непринужденно.

Она, несомненно, расслышала. Однако даже не шелохнулась. И тем не менее она жила какое-то время во Франции.

— Когда вы были в Париже?

— Погодите… Последний раз три года назад. Но я там была проездом из Швейцарии и прожила совсем немного.

Она вдруг оживилась:

— Вы знаете Швейцарию?

И тут же, не ожидая ответа, сообщила:

— Я провела две зимы в санатории в Лезене.

Странное дело, эти слова заставили его впервые взглянуть на нее как на женщину. А она с наигранной веселостью, растрогавшей его, продолжала:

— Вообще-то это не так ужасно, как думают. Во всяком случае для тех, кто оттуда выходит. А меня заверили, что я окончательно выздоровела.

Она медленно раздавила сигарету в пепельнице, а он снова взглянул на словно бы кровавый след, который оставили на сигарете ее губы. Почему в эту секунду он опять подумал об Уинни, которой никогда не видел?

Вероятно, из-за голоса, вдруг осенило его. У этой женщины, ни имени, ни фамилии которой он не знал, был голос Уинни, ее грудной голос, появлявшийся в трагические моменты, голос животной мольбы.

Правда, у его собеседницы он был чуть глуховатый, и это наводило на мысль о плохо зажившей ране, о боли, которой осознанно не ощущаешь, но которая таится, смягчившаяся и привычная, где-то в глубине существа.

Она что-то заказала негру, и Комб нахмурился: и в ее интонации, и в выражении лица проскальзывало неуловимое желание обольстить, которое он ощущал, когда она обращалась к нему.

— Ваша яичница совсем остыла, — хмуро пробормотал он.

На что он надеялся? И почему ему вдруг захотелось оказаться вне этого зала, где грязное зеркало отражало их лица?

Может, он надеялся, что они возьмут и выйдут вместе, хотя они даже и не познакомились?

Она стала есть яичницу, медленно, но как-то раздраженно. Потом отложила вилку и поперчила томатный сок, который ей только что принесли.

Все это смахивало на фильм, пущенный в замедленном темпе. В углу одному из моряков стало плохо, как, наверное, и Уинни сейчас. Его товарищ проявлял к нему прямо-таки братскую заботливость, а негр поглядывал на них с полнейшим безразличием.

Комб и эта женщина просидели в закусочной почти час, и он все так ничего и не знал о ней и злился, оттого что она без конца находила новые поводы еще немножко посидеть здесь.

У него было такое ощущение, как будто они все время сговариваются выйти вместе, да вот только она из необъяснимого упрямства обманом лишает его тех крох времени, что им были выделены.

И весь этот час его занимало множество мелких проблем. В частности, акцент. По-французски она говорила великолепно, но тем не менее акцент какой-то чувствовался, а он не мог его определить.

И только когда он спросил, американка ли она, а она сказала, что родилась в Вене, с акцентом все стало понятно.

— Здесь меня зовут Кей, но, когда я была маленькая, меня называли Катлин. Вы знаете Вену?

— Да.

— Ах!

Она взглянула на него примерно так, как смотрел на нее он. В сущности, ни она ничего о нем не знала, ни он о ней. Шел уже пятый час. Время от времени кто-нибудь входил Бог весть откуда и с усталым вздохом вскарабкивался на табурет.

А она все продолжала есть. Заказала какой-то отвратительный с виду пирог, политый мертвенно-белым кремом, и чайной ложкой отщипывала от него малюсенькие кусочки. Когда он был уже уверен, что наконец-то она закончила, она подозвала негра и заказала кофе, а поскольку кофе ей нужен был горячий, пришлось опять ждать.