Три комнаты на Манхаттане - страница 7

На всякий случай он ответил «да», ответил тихо и торопливо, но не столько из-за нее, а скорей из неясного суеверия, — чтобы не спугнуть судьбу своим видом уверенного в будущем человека.

Да и вообще, что он знал? Ничего. Они до сих пор ничего не знали друг о друге, может, даже еще меньше, чем ночью. И все равно никогда два человеческих существа, два человеческих тела не погружались друг в друга с таким неистовством, с такой безнадежной исступленностью.

Когда, в какой момент они провалились в сон? Он не помнил. Один раз, когда стадо светло, он проснулся. И увидел ее все еще страдальческое лицо, как бы четвертованное тело, руку и ногу, свесившиеся с кровати на пол; он осторожно уложил их на постель, а она даже глаз не открыла.

А сейчас они вышли на улицу, повернулись спиной к фиолетовой надписи «Лотос», и Кей держала его под руку, как во время их бесконечного ночного марша.

Интересно, с чего это он вдруг рассердился на нее за то, что ночью она взяла его под руку, за то, что чересчур быстро, как теперь ему казалось, и с излишней непринужденностью повисла на руке незнакомого мужчины, каковым он, в сущности, был?

С немножко потешной интонацией она предложила:

— А не перекусить ли нам?

С потешной, потому что все им казалось смешным, потому что они шли сквозь толпу и встречные прохожие толкали их и отлетали с легкостью шариков пинг-понга.

— Пообедать? — уточнил он.

Она расхохоталась:

— Тогда уж, может, начнем с завтрака?

У него выветрилось из головы, где он, сколько ему лет. Он не узнавал город, который исходил, исполненный горечи и раздражения, вдоль и поперек за эти полгода, но который сейчас вдруг восхитил его своей безмерной непредсказуемостью.

С полнейшей естественностью она вела его, и он лишь покорно поинтересовался:

— А куда мы идем?

— Перекусить в кафетерий Рокфеллеровского центра.

Они уже были возле центрального здания. Кей уверенно шла по широким, выложенным серым мрамором коридорам, и он впервые почувствовал ревность. Странно…

Почему-то голосом встревоженного подростка он спросил:

— Ты часто бываешь здесь?

— Иногда. Когда оказываюсь поблизости.

— А с кем?

— Глупый.

Подумать только, каким-то чудом они за ночь, да нет, даже меньше, чем за ночь, прошли весь цикл, на который у влюбленных обычно уходят недели, а то и месяцы.

Комб поймал себя на том, что исподтишка наблюдает за официантом, который принимал у них заказ, наблюдает, чтобы проверить, не знает ли тот ее, не приходила ли она неоднократно с другими, и не выкажет ли он как-нибудь, что узнал ее.

И однако же, Комб не любил ее. Был уверен, что не любит. И раздражался, наблюдая, как она привычным жестом вытаскивает из сумочки сигарету, подносит ко рту, и красная помада отпечатывает след на сигарете; как ищет зажигалку.

Он знал: она обязательно докурит сигарету до конца, даже если им принесут еду. И выкурит еще одну, да нет, даже не одну, прежде чем решится допить последний глоток кофе с молоком, что еще остается в чашке. А потом еще одну, перед уходом, перед тем, как проведет помадой по губам, выпятив их с раздражающе серьезным видом к зеркальцу, которое достанет из сумочки.

И тем не менее он остался. Ему и в голову не пришло, что можно поступить иначе, кроме как остаться. Он ждал, смирившись заранее, быть может смирившись со многим другим, и видел в зеркале свою улыбку, раздраженную и одновременно детскую, и, глядя на эту улыбку, вспомнил себя в пору учебы в колледже, когда он трагически мучился вопросом, дойдет или нет намечающееся приключение до желанного завершения: Ему сорок восемь лет.

Он ей об этом еще не сказал. Они вообще еще не говорили про возраст. Интересно, скажет ли он ей правду? Или соврет, скажет — сорок? Или сорок два?

Впрочем, неведомо, что еще они узнают друг о друге через час, через полчаса.

Уж не потому ли они так мешкали, так транжирили после знакомства время на мешкотню, что не было у них никакой возможности предугадать вероятное будущее?

И опять улица; улица, где, по правде сказать, они лучше всего чувствовали себя. И действительно, так оно и было, потому что настроение у обоих сразу изменилось и они автоматически обрели ту чудесную легкость, которую случайно познали.