Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства - страница 16

. Впрочем, именно в этом-то плане Сигизмунд III менее всего может быть назван «северным Филиппом». На его державу в общей габсбургско-католической системе объективно возлагалась иная функция, нежели на Испанию или Германию. В Северной и Восточной Европе капитализм далеко еще не сделал таких успехов к концу XVI в., как на Западе, классовая борьба не достигла такой остроты, феодальная контрреволюция не стояла так остро в порядке дня. Но опыт XVI в. показал, что Габсбургам не добиться решающего успеха на Западе, пока часть их сил отвлекают восточные заботы, и что все прежние формы восточного заслона мало-помалу оказываются недостаточными — главным образом из-за стремительного усиления Московского государства. «Барьер», состоявший во времена Ливонской войны из Швеции и Польско-Литовского государства, дал угрожающую трещину. Задача католической агрессии здесь, в Северо-Восточной Европе, и сводилась всего лишь к обеспечению надежного тыла для Габсбургской империи в Западной Европе.

Тем более попятен напряженный интерес, с которым Европа следила за усилиями Сигизмунда III по осуществлению своих прав на шведский престол и распространению католической реакции на Швецию: чуть ли не вся будущность католическо-габсбургского универсализма была связана с вопросом, кто из двух представителей рода Ваза (Сигизмунд или Карл) одержит верх в Швеции. И в те же самые годы далеко, во Франции, развертывалась другая драматическая страница той же борьбы: Филипп II Испанский готовился посадить на французский престол свою дочь и вел на французской территории войну против Генриха IV Бурбона, вчерашнего «еретика», гугенота, перешедшего в католицизм.

Генрих IV нашел прямую поддержку других антигабсбургских держав. В 1596 г. был заключен тройственный союз Франции, Англии и Голландии против Испании, впервые поставивший молодую буржуазную Республику Соединенных провинций в число первостепенных европейских держав. Этот союз был одной из предпосылок поражения Филиппа II в поединке с Генрихом IV, приведшего к Верденскому миру.

Оба поединка закончились почти одновременно в 1598 г.: Генрих IV окончательно изгнал войска Филиппа II из Франции, Карл IX разбил Сигизмунда III в битве при Стонгебру и изгнал его из Швеции. Это было колоссальное двойное поражение контрреформации и дела Габсбургов. Сорвалось маячившее уже торжество над самыми серьезными европейскими противниками. Вдобавок немецкие протестанты приобрели в лице французского и шведского королей могущественных союзников, отныне неуклонно поддерживавших их в борьбе с католической нетерпимостью Габсбургов. И, наконец, как и следовало ожидать, положение в Восточной Европе снова стало угрожающим для Империи. Турки успешно продолжали наступление, начатое в 1593 г., а международное положение Московского государства казалось как нельзя более выгодным для нового наступления. Польско-шведская распря после провала притязаний Сигизмунда III на шведскую корону приобрела, можно сказать, перманентный характер на многие годы и десятилетия — в виде периодических войн за Ливонию. И, воспользовавшись этой распрей, Борис Годунов уже в 1600–1603 гг. обнаружил грозные намерения продолжать войну со Швецией за свободный выход в Балтийское море, возобновив старые притязания России на Нарву и Ливонию. Это значило, что Московское государство могло в любой момент оказаться непосредственным соседом Империи, — а тогда Габсбургам надолго пришлось бы распроститься со своими планами в отношении Западной Европы.

Однако в этой обстановке Габсбурги не помышляли об отступлении, об отказе от агрессивной политики, которая уже накопила определенную инерцию и внутренняя логика которой роковым образом влекла их ко все более рискованным авантюрам. Тщетно Борис Годунов посылал в Вену посла Власьева прощупать возможность заключить союз с императором против Польско-Литовского государства, обещая выступить одновременно в союзе с персидским шахом против Турции. Результат был отрицательный, ибо Империя возлагала теперь на Польско-Литовское государство свои последние надежды, «московская опасность» едва ли не заслоняла в ее глазах турецкую.