Трудная година - страница 14
А Наума все нет и нет...
Каждый день они с Ниной ходят на работу. Теперь Вера попривыкла, освоилась, и ей легче. Главное, она поняла, как надо работать на них, на завоевателей. Через день на ее долю выпадает «хозяйничать» — получать на двоих четыреста граммов хлеба, тайком от Нины, которая противится этому, выменивать харчи на свои платья. Когда хозяйничает Вера, ее подружка помогает профессору в его «частной клинике», как официально теперь зовется то, что раньше было просто квартирой. Часто Нина приносит от профессора то картошку, то немного крупы, то банку консервов. Нередко докторша задерживается допоздна, Вера беспокоится, не находит себе места и встречает подружку упреками. А та лишь посмеивается и извиняющимся тоном говорит, что много работы и что это не так опасно, как кажется,— до профессора рукой подать. Обычно кончается тем, что Нина «торжественно обещает» приходить аккуратно и... всякий раз нарушает клятву.
Иногда Веру берет досада — никак не может жить без того, чтобы кто-то был рядом и не опекал ее. Виноват в том, безусловно, Наум, который, казалось, мог читать ее мысли и угадывать ее малейшие желания. Теперь Нина и квартира были для Веры единственной утехой после долгого дня нудной работы, после грубостей фашистской солдатни, непривычных хлопот на рынке, где орудовали наглые спекулянты, не знавшие ни чести, ни совести. Квартира и в ней спокойно-приветливая женщина — это был оазис надежды в страшной пустыне унижения, отчаяния и бессилия.
Однажды Нина вернулась домой раньше обычного. Немудреный ужин, который готовила Вера, еще не сварился. Вера по этой причине забеспокоилась, а Нина подошла к ней и поцеловала ее в лоб, уверяя, что совеем не хочет есть и подождет.
— Ну, это вы говорите, чтоб успокоить меня! — возразила Вера.
Несмотря на близость, они обращались друг к другу на «вы».
— Вера... Кажется, нетрудно догадаться, что я пришла так рано, потому что меня что-то заставило это сделать...
Видно было, что Нину что-то тревожит, и эту длинную н туманную фразу она заранее обдумала, чтобы окончательно решить — говорить о деле или не говорить. Вера это поняла и даже оскорбилась, но виду не подала.
— Говорите, Нина, если считаете, что я должна об этом знать. Только прямо, без намеков.
— Вера,— продолжала докторша,— нам придется потесниться. Вы... не возражаете?
Вера недоуменно глянула на подружку, а потом обвела взглядом столовую, где они находились.
— Я часто думаю, что немцы рано или поздно придут к нам и займут квартиру. Тем более, что и соседняя теперь пустая. Так что поселяйте, кого хотите.
— Это будет мужчина...
— Тем лучше.
И они обе рассмеялись.
— Этому человеку надо поселиться в кухне... Ему, понимаете, надо, чтоб было тепло...
Вера удивилась:
— Можно сделать так, что и в кухне будет холодно. Не топить печь — вот и все.— И, заглянув Нине в глаза, продолжала: — Не играйте в кошки-мышки. Говорите все.
Нина глянула в окно. Даже не глянула, а просто бросила взгляд, колеблясь и не зная, как быть.
— Вера... всего я вам не могу сказать... Извините... — Она вдруг порывисто подошла к подруге.— Слушайте. Ему нужна кухня, потому что там шкаф в стене... Впрочем, это придумала я, возможен и другой вариант... Имейте в виду, этот человек был тяжело ранен, теперь — калека. Его поставил на ноги Иван Иванович, но злоупотреблять гостеприимством профессора мы не можем. Он ведь работает консультантом в военном госпитале, и к нему часто приходят немцы...
Вера сказала, что она ничего не понимает: кто это «мы», что это за «злоупотребление гостеприимством» и при чем здесь какой-то кухонный шкаф? И вдруг ее пронзила мысль, что Нина не хочет раскрывать тайны, проще говоря — не доверяет ей, и слезы обиды блеснули у нее на глазах.
— Стыдно вам...
Одно это и успела Вера сказать. В двери постучали.
На пороге стоял Лазарь Шац, в глазах его горел неприкрытый испуг. Как-то вобрав голову в плечи, точно боясь, что его вот-вот ударят, он сделал шага два и остановился.
— Извините... Мне бы хотелось попросить ключ от квартиры сестры... Ее похоронили. Теперь и квартира не нужна. Надо ликвидировать вещи, тем более, что жизнь стала такая дорогая.