Трудная година - страница 20

Незадолго до конца смены парень в ватнике опять заглянул к ней. Возвращая жетон, он спросил:

— У вас много таких «липовых» рабочих?

— Когда как. Сегодня шесть.

Он помолчал, что-то обдумывая.

— А если нам понадобится пройти втроем, вчетвером?

Вера пожала плечами.

— Количество жетонов почти стабильное. Мне вече­ром говорят, кто не придет. Но бывает, что не являются на работу и без предупреждения.

— Знаете что... с завтрашнего дня измените систему... Выбирайте один-два номера и докладывайте администра­ции. Надо полагать, что те, кто не предупреждает вас, не являются по каким-то причинам. Так будет меньше подо­зрений. Словом, сделайте так, чтобы я ежедневно мог бывать здесь.

— Приходите после полудня. Больше шансов.

— Хорошо. Бывайте здоровы!

И он вышел из проходной будки, засунув руки в рукава ватника, немного прихрамывая на левую ногу. Дверь осталась полуоткрытой, и Вера смотрела ему вслед. На снегу от его фигуры ложилась синяя тень. Вечерело. Крепчал мороз.

Потом прогудела сирена, и женщины начали сдавать жетоны. Последней подошла тетя Феня. Она сказала, что будет ждать Веру. Вера подсчитала номерки, закрыла на замок ящик и отнесла его в контору. Инженер Трусевич принял ящик молча. В остром его лице, в косо поставлен­ных глазах сквозило беспокойство. Видно, у инженера были неприятности.

— Послушайте...— вдруг сказал Трусевич, когда Вера собралась идти.— Я не знаю, кто вы, однако вижу, что вы интеллигентная женщина... Ну, посоветуйте, как быть... Они не понимают, что если мы все хорошо будем работать, пустим завод, то польза от этого будет только нам. А так... его вывезут в Германию. Это факт! И если кто-нибудь из них верит, что новый порядок — явление временное, то только честной работой мы можем сохранить завод для бывших хозяев. Ну, как им это объяснить?

Удивительный это был разговор. Но тут Вера была на­стороже. Она сказала:

— Не знаю, господин Трусевич, что вам и посовето­вать. Я женщина, и меня больше интересует, не подеше­вело ли молоко...

И — вышла из конторы.

Что это — вызов на откровенность? Ловушка?

— Жаль Машу,— сказала тетя Феня, идя рядом с нею,— все мужа ждала. Горевала. Они месяца два как сошлись...— Помолчала немного и вдруг стиснула своей большой рукой Верин локоть.— А ты не сомневайся, бу­мажки приноси, мы без них теперь не можем. И, если что еще надо — скажи. Ух, дьяволы! — Она остановилась и погрозила кулаком в синий сумрак надвигающегося ве­чера.— Господа выискались, сволочи! Но не надолго это!

Двери открыл Кравченко. В столовой было накурено, за столом сидел какой-то мужчина.

— Вера Васильевна,— извиняющимся тоном загово­рил Кравченко.— Я виноват, что не предупредил вас. Вот — Васька...

— Ничего, все обошлось,— сказал Васька, и Вера узнала его. Это был тот самый парень в ватнике и кубан­ке, который сегодня приходил на комбинат.

XII

В воскресенье Вера имела возможность поспать по­дольше. Это была ее привилегия, и друзья, вставая рань­ше, старались ходить тише, чтобы не разбудить ее. Но в это воскресное утро Нина разбудила ее рано. Нинино лицо было розовым от холода, она была в пальто и плат­ке. Вера вопросительно посмотрела на нее.

— Оберст Фихтенбауер подписал приказ, по которому все еврейское население города сегодня должно собраться в районе рынка. Немцы организуют гетто.

Слушая Нину, Вера вспомнила странные слова солдата-итальянца над трупом старухи Шац. Она встала и на­чала одеваться.

— Ты уверена, что такую судьбу немцы уготовили только евреям?

В голосе Нины слышалось нескрываемое возмущение:

— Они так поступают с евреями во всех завоеван­ных странах. Гетто — тот же лагерь. И знаешь, Верочка... Они организовали его там, где мы с тобой встретились!..

— Вот это-то особенно обидно! — послышался за дверью голос Кравченко.

— Как вы можете шутить, Игнат! — возмутилась Ни­на.— Такая трагедия и...

— Вот потому, что это великая народная трагедия, всякие личные переживания неуместны, Нина! — опять донесся из-за двери голос Кравченко.

Вскоре Вера и Нина были на улице. В сером свете зимнего утра тусклым серебром переливались опушенные инеем ветви деревьев. Солнце уже взошло, но здесь, в пе­реулке, засаженном кленами, господствовал еще белесый сумрак. И стояла тишина, была какая-то неподвижность во всем, будто, кроме этих разукрашенных тусклым сере­бром ветвей, на свете больше ничего не было. Будто де­кабрьский мороз, ступив на эту землю, заморозил не только все живое, что было, но и сами звуки земли. Вот женщины дошли до угла улицы, и косой багряный луч солнца ударил им в глаза. И тогда вдруг исчезла, девалась невесть куда морозная заколдованность переулка, земля снова загудела, запела, зазвенела. Славный мороз! Слав­ное утро!