Трудная година - страница 4

Был момент,— должно быть, на солнце перегрелась,— когда что-то вдруг кольнуло в груди, солнечный свет на минуту сделался черным, сердца коснулся холодок: на­долго ли это счастье?.. А потом снова все стало солнечным, ярким, радостным, и Вере было смешно, что поддалась минутной слабости, она засмеялась. И тогда впервые вспомнила лихорадочные искры в глазах Терешко и эту странную фразу: «Такая женщина и... евреи». Вера рас­крыла роман Терешко «Дочь». Что может сказать лю­дям такой писатель? На первых же страницах она увидела самого автора — суховатого, невысокого ростом, сдержан­ного. Силится сказать что-то больше того, что говорит, од­нако, как Вера ни пытается вникнуть в слова, в предло­жения, в целые картины, никакого подтекста уловить не может. А если это только фокус — сделать вид, будто зна­ешь больше, чем говоришь, на поверку же выходит, что ничего и нет, даже то, что сказано, все не свое, а заемное.

Историческая тема — крестьянство в восстании 1863 года, обычная книга... Она так и осталась недочитанной — над лесом встало облако, оно все увеличивалось и увеличи­валось, а на лес от облака легла тень, и было очень инте­ресно следить за тем, как темно-зеленая полоса плывет по светло-зеленой стене. Вера бралась за краски. Послед­ний месяц на строительстве городского театра она все время мечтала о том, как после работы «завалится» в глушь и будет рисовать. Она и правда устала на стройке, и, если бы не Наум, ей было бы нелегко дотянуть. И вот теперь яркий, какой-то дивный свет, что окружает ее, бросает капельки своего тепла на ее полотно, на бумагу... Только капельки. Глупый этот Терешко, хотя и романист. Куда выше его Наум, и даже тетя Песя с ее житейской мудростью, которая диктует, что Моисей тоже нарушил бы закон, если бы на его пути встала такая женщина, как Вера Корзун... И что такое вообще эти законы, если лю­дям хорошо жить? Когда люди живут по законам, а живут скверно, так лучше уж не надо таких законов и тех самых моисеев с каменными скрижалями.

И тетя Песя говорит Вере:

— Я думаю, что мой покойный брат не стал бы пере­чить своему сыну Науму, когда он женился на вас, Верочка. — И тут же, без всякого перехода: — Отведайте этой земляники, Верочка, она прибавляет крови, вы такая бледненькая.

— Тетя Песя, я всю жизнь такая.

— И плохо. Поживите у меня лето — и ваши щечки будут, как георгины,

Потом приехала дочка тети Песи с трехлетним Мара­том. Когда улеглась сутолока, вызванная встречей, тетя Песя строго спросила:

— Ну, а Самуил пишет, Рива?

Рива кивнула на Веру, тетя Песя перехватила ее взгляд и наклонила голову: говори, говори, она — своя.

— Присылает только деньги, мама. А зачем они мне? При той жизни, как у нас, я воспитаю сына и без него. Я писала ему, чтоб не высылал, а он шлет и шлет.

Тетя Песя спокойно и рассудительно заметила:

— Ну, он же шлет деньги не тебе, а сыну.— Потом, повернувшись к Вере, сказала — не то ей, не то самой себе: — Вот у Ривы и по закону было, тьфу! Извините.

Вера давно уже но занималась портретной живописью. Трехлетний Марат стал для нее моделью. Оба они увлек­лись и подружились — черноволосый хлопчик, «Жучок», как все его звали, и «тетя Вева», которой временами и самой хотелось иметь такого «Жучка». Наум написал, что немного задержится в столице, переживал, что ей скучно, слал бандеролями книги, журналы. А она смеялась, читая письмо, и не находила слов, чтобы выразить полноту счастья, которое испытывала.

И вдруг...

А может, ничего этого и не было? Может, все это при­снилось? Может, именно в тот момент, когда что-то коль­нуло под сердцем, и началась тяжелая болезнь, от которой налилась свинцом голова и обессилело тело?.. Вера пыта­ется встать с пола. Пыльно-синий сумрак наполняет ком­нату, глухая тишина царит во всем мире, и Вере кажется, что она стала тугой на ухо. А может, и вправду она оглох­ла, когда немецкая бомба нарушила мирный покой мес­течка?.. Вера тогда бежала, бросив и акварели, и свои картины возле реки, бежала так быстро, что солнечный свет гас у нее в глазах от напряжения во всем теле. Одна лишь бомба, а все эти уютные домики превращены в груду мусора... Под пылающими бревнами погибли Наумовы родственники — и хлопотливая тетя Песя, и гордая Ривочка, и «Жучок». Вера нашла приют у местной учитель­ницы. А Наума все не было. Страшные вести, невероятные, противоречивые, полные то надежд, то разочарова­ний, падали на местечко, как снег. А Наума все не было. Учительница, родственники которой тоже жили в городе, предложила Вере уходить отсюда.