Трудная година - страница 5
— Куда же? В городе, видно, немцы.
Но в это не верилось — здесь их еще не было. И как раз в тот день, когда они выбрались в город, и в местечко на двух больших грузовиках прибыли завоеватели. По тому, как они хозяйничали, стало ясно, что город, железная дорога, районный центр в их руках, а эти, что приехали сюда, были уверены, что здесь, в этом заброшенном местечке, им придется не воевать, а только устанавливать «новый порядок».
Немолодой круглолицый немец уставил водянистые глаза в толпу молчаливых, настороженных жителей и, покачиваясь — то вперед, то назад,— непослушным с похмелья языком произнес такую речь:
— Русский комиссар — гут? Немецкий комиссар — шлехт? Фэрдамт нох маль!
Учительница тронула Веру за локоть — да, после такой речи надо было бежать отсюда, искать своих, хоть кого-нибудь. В городе все же лучше, а в этой глуши все в руках пьяного ефрейтора. Позже Вера убедилась в своей наивности: «новый порядок» всюду одинаков — что в городе, что в местечке. Но тогда была надежда — может, и Наум в городе? Теперь же и эта надежда развеялась прахом.
В пыльно-синих сумерках лежит разрушенный, изуродованный черными «мессершмиттами» город — ни огонька, ни звука... В этой тяжелой, как бы придавленной немоте — вдруг резкий скрип. Что это — открылись двери? Да, на лестнице! Неизвестно откуда взявшиеся силы поднимают Веру на ноги, она выбегает из квартиры. Нет, она не оглохла — слышит, как ее собственные шаги отдаются в пустых комнатах. И, чтобы подбодрить себя, она говорит громко:
— Как же я не догадалась раньше! Ну, конечно, Шац знают, был ли здесь Наум.
И она не идет — бежит к соседям.
III
На столе свечка. Она отгорожена книгой, чтобы свет не падал в окно. Перед столом — какой-то человек. В креcле, как обычно, старуха Шац. Ни Бориса, ни Мирры. Человек смотрит на Веру черными кругами: при таком освещении глаз не видно, лицо кажется слепым. Но Вера чувствует пристальный, настороженный взгляд.
— Где Борис? Где Мирра? — бросается она к старухе Шац, опускается на пол перед нею и, когда та начинает гладить своей сухой рукой ее волосы, дает волю слезам. Теперь она плачет громко, как плачут дети.
— Лазарь, дай воды,— говорит старуха,— там, за ширмой, ведро.
Лазарь берет свечку и, подняв ее над головой, идет за ширму. Но вместо воды он приносит что-то совсем другое. Он показывает какой-то рисунок и, заикаясь, чуть не кричит:
— Вы с ума спятили! Ну, что это? Вы хотите погибнуть и погубить меня! Настолько потерять голову...
Он так возмущен и взволнован, что Вера перестает плакать, поднимает голову и вглядывается в то, что держит в руках этот незнакомый ей человек. Цветная вкладка из «Огонька» или из «Смены»: Сталин и Ворошилов идут по Кремлю.
— Не ори, Лазарь,— говорит старуха.— Ты же знаешь, что я...— Вера догадывается, о чем хочет сказать Шац: она давно парализована — Ну, случайно осталось. Разве можно кого-нибудь обвинять в этом? Не только Миррочка, но и я, старуха, привыкли к этому, сжились. И в голову не приходило, чтобы прятать... Дай сюда...
Однако человек не успокаивается:
— Каждая такая вещь — лишняя зацепка. Я порву.
— Дай сюда, Лазарь.
Отчаяние давит Веру. Но она, собрав силы, встает на ноги и вдруг совсем спокойно говорит:
— Отдайте. Я не знаю, кто вы, однако я должна сказать: этого делать нельзя.
Человек бросает репродукцию на пол и бежит к дверям. Он что-то бормочет, но что именно, разобрать невозможно. Вера идет за ним, поворачивает ключ в дверях.
И удивительно — теперь она совсем успокоилась. Как будто не было ни слез, ни приступа отчаяния.
— Зачем вы приехали, Вера Васильевна?
Она смотрит в лицо соседке и не понимает, почему та спрашивает об этом. И — говорит:
— Мы не приехали, мы пришли. Сто километров шли, прячась от людей. Ну, скажите, Роза Моисеевна, разве можно было оставаться там?
— Там тоже были бои?
Вера отрицательно качает головой.
— Нет, там была... страшная тишина! И потом все погибли, все... Даже «Жучок». Налетели, сбросили бомбы — и все. Потом уже на грузовиках приехали. Мне одна знакомая посоветовала идти, и мы пошли. Роза Моисеевна, Наума...