Трудная полоса - страница 37
Во всяком случае, радости не было. Лишь усталость после пешего перехода и дикое желание спать, прямо вот тут, положив голову на стол...
— Я в вашем распоряжении,— заговорил, наконец, Виктор Петрович,— вы мне можете объяснить, что за дело, куда и зачем Кате надо ехать? У нас и так один человек в отпуске...
Арсений торопливо и коротко рассказал историю семьи Климушиных. Отдал начальнику и записку из управления, где Кате разрешалось съездить на несколько дней в город. Начальник сидел, пощелкивая пальцем по столу, потом повернулся к Арсению на стуле-вертушке:
— Что ж, до утра терпит или прямо сейчас пойдем?
— Терпит, все равно ночью самолета не будет...
— И завтра не будет,— продолжил мысль Арсения Виктор Петрович.— Они к нам через день летают, а в плохую погоду отсюда, случается, по пять суток не выберешься...
— Не пугайте,— поежился Арсений,— операцию откладывать не будут. Ждать невозможно. Что ж делать?
— Попробую завтра с утра позвонить в аэропорт, может быть, завернем какой-нибудь попутный самолет... А пока пойдемте ко мне, переночуете...
Над поселком вставало солнце. Дома, как старики на завалинке, слабо покуривали в пушистом тумане, поднимавшемся от реки. Катя пожалела, что проснулась так рано. Сегодня ей на станцию в ночь. Это луч света разбудил ее, скользнув по глазам. Она увидела, что за занавеской стоит дед, его тень склоняется до пола, он размашисто крестится.
Катя снова закрыла глаза, вбирая в себя это радостное ощущение очень светлого утра. Аппетитный запах пирогов, которые, наверное, пекла на кухне хозяйка, воскрешал в ней что-то давно забытое, ниточку потерянного сна. Ей представилось, будто она совсем девочка еще и ей разрешили ночевать не в детском доме, а у подружки. Родители Веры прикрыли дверь в комнату, чтоб не мешать им спать, и только приглушенные голоса и этот сказочный аромат воскресного завтрака слышит она. Тоска по материнской ласке, по своему дому, которого у нее никогда не было, зашевелилась где-то в груди, в дальнем уголке сердца.
Катя резко села на раскладушке, улыбаясь солнцу, потянулась и вскочила делать зарядку. Раз-два... Эта детдомовская привычка останется на всю жизнь — порядок, зарядка, всегда улыбка, даже если на душе скверно...
Хозяина уже не было в комнате, и только цветы в горшках, ослепительно зеленые в сверкающей чистоте комнаты, рядами поднимались вверх, к дедовой иконе.
Катя распахнула окно. Свежесть влажных досок, прохлада мягкой земли перебили запах стряпни, а вместе с ним ушла, утихла, отпустила Катю и тоска по своему гнезду...
Резко потянуло сырым ветром с заречных лугов.
Девушка вспомнила другое деревенское утро: всей группой из училища они ездили в колхоз. Поднималась она раным-рано — и бегом на конюшню. А потом... Шестеро быков шли на водопой. Катя сидела верхом, лошадь под ней пританцовывала, и все маленькое стадо медленно спускалось к пруду, туда, где стремительно нарастал свет, где переливались и манили широкие, щедрые мазки розового и зеленого.
В детдоме и потом, в училище, многие считали Катю чудачкой. Она завязывала иногда глаза платком, чтоб «ослепнуть», и ходила так — слух оттачивала. Так делал кто-то из великих дирижеров, а Катя очень хотела стать хорошей радисткой.
Теперь она стояла у окна. Слышалось мычание коров, журчание реки, пение птиц... Хорошо!..
Катя вымыла пол, потолковала с дедом, который уходил на покос, насчет ошибок синоптиков. Заверила его, что погода будет отменная. А когда вернулась в комнату, замерла: в окне торчала голова соседского мальчишки, два пса, ласкаясь к нему, забрались лапами на подоконник, громко дышали, а сзади возвышался незнакомый человек в форменной фуражке.
— Это к вам приехали,— в голосе мальчишки неподдельный восторг и гордость, что именно он привел сюда моряка — отродясь моряков не видывал. Но вот его вихры исчезли, с громким радостным лаем умчались собаки...
— Заходите в дом,— пригласила Катя незнакомца.
Разговор их походил на осторожные действия разведчиков. Постепенно, шаг за шагом, шли они по ступенькам невеликой Катиной биографии.
Старики на маяке не ошиблись: она родом из Ленинграда.