Трудная полоса - страница 38
— Я помню переполненный трамвай, будто мы с мамой должны куда-то уезжать, а отец стоит на улице и подает меня маме через окошко. Я кричу, мне страшно... Есть, есть! — вдруг закричала Катя. — В документах сохранилось имя моей матери. Наверное, меня сдавали в детдом соседи — и они знали. Я могу даже показать эту бумагу. Ее звали Елизавета Прокопьевна.
— Все точно, Катя! Это имя жены Федора Константиновича.
Катя вскочила с места, будто вот сейчас, сразу, могла увидеть отца.
— Но почему, почему только теперь? Значит, все эти годы где-то жил мой отец. У него новая семья?
— Нет, он живет одиноко...
— Но почему вы, а не он приехал? Он в плавании? Когда я смогу его увидеть? Ах, Арсений Никитич...
Она была так искренне счастлива, что не замечала странных пауз в разговоре, не понимала, что Арсений о чем-то умалчивает.
— Видите ли, дело в том, что Федор Константинович заболел...
Катя насторожилась, замерла.
— Нет, нет, не пугайтесь. Ничего серьезного. Ему предстоит небольшая операция.
— Операция? И вы говорите — ничего серьезного? Да что же это такое? Надо лететь к нему! Отчего вы сразу не сказали, зачем мы сидим тут? Бежим к начальнику станции, мне надо отпроситься...
— Я уже разговаривал с Виктором Петровичем. Мы полетим первым же самолетом. Но самолет обещают только завтра вечером.
Катя взорвалась:
— Да что вы такое говорите! А если он прилетит раньше? Тут всякое случается! Нет, пойдемте, пойдемте, лучше будем сидеть в аэропорту...
Девушка кликнула хозяйку, налетела на нее, обняла:
— Отец нашелся, Наталья Васильевна, сейчас уезжаю в город! Да нет, вернусь, вернусь я к вам еще!
Хозяйка всполошилась, забегала, настроение Кати мгновенно передалось ей.
— Жаль, старик мой на луг ушел, а то радости было бы... Я как знала, стряпню сегодня развела. Сами покушаете, да отцу гостинец свезешь. — Она уже собирала узелок. — Погодите, куда же вы натощак! Катенька, заморишь гостя эдак!
Пока Катя собирала свои нехитрые пожитки, пришлось-таки Арсению сесть за стол, отведать зеленого душистого крапивного супа, выпить молока, свежего, жирного, с мягкими ватрушками прямо из печи... Хозяйка выглянула в окно:
— Ну, Катя, всю деревню на ноги подняла. Бабоньки наши собрались, судачат. Как вмиг узнали?
Катя вся дрожала от нетерпения, ей хотелось плакать от неожиданного известия, от боли за отца, но она смеялась, и этот смех в любую минуту мог обернуться слезами. Она не замечала, кто жал ей руку, кто целовал, какие слова говорили...
Но вот Катя и Арсений идут уже полевой дорогой. Ходьба немного успокоила девушку, и теперь она могла без конца расспрашивать приезжего моряка об отце. Хотелось узнать как можно больше, все сразу.
— Живность всякую ваш отец любит. Куда-то в Москву пишет обо всех окольцованных птицах, они залетают к нам иногда... Вот раз в Па-де-Кале... Знаете, Катя, на рассвете там оба берега видно: белые освещенные солнцем скалы Англии и еще в сером тумане — Кале. Вытянутые вверх церкви, башни, подъемные краны... Вокруг маленькие рыбацкие суденышки под черными парусами — как быстрые птицы, скачут они по волнам, зарываются носом в воду... А рядом — огромные белоснежные лайнеры...
Ночью в проливе как где-нибудь в Подмосковье: огни, огни... Точно деревни и хуторки рядом. Это суда идут. А в кают-компании устроился на приемнике зяблик. Другие птицы отдохнут и улетают, а этому понравилось в гостях...
— Что же вы замолчали, говорите, говорите...
— Значит, так. Птиц Федор Константиныч любит. Что еще?.. И как мы с вами на Малом прежде не встретились? Я ж охотиться туда ездил. Вам там нравилось? Иногда хочется пожить на маяке подольше... Да, Климушин — один из лучших механиков пароходства. Машина у нас старая, а работает, как часы. Рационализатор. Человек справедливый. В партбюро его часто выбирают. Понимаете, его как-то все касается, даже мне от него доставалось...
— Вам?
Девушка поглядела на Арсения удивленно. Она не знала и не могла знать, почему речистый бравый моряк заговорил вдруг об ее отце как-то уж очень официально, будто характеристику на него составлял. Катя смутно чувствовала, что Арсений ведет себя не так легко и свободно, как он, наверное, привык. У нее было странное такое ощущение, что он все время себя подправляет. Может быть, чтоб не обидеть ее? Но чем?