Трудности перевода. Воспоминания - страница 30

Одним прыжком добраться до Афин из Скопье не удалось. Вернувшись в Москву, я сутки-другие ждал греческой визы — в Афинах пытались оправиться от шока.

В Греции на встречах с министром иностранных дел Йоргосом Папаконстантину и другими официальными лицами пришлось «вырисовывать» некую формулу, объяснявшую импульсивное решение российского лидера. Так я рассказывал о ней в интервью «Российскому радио»: «Россия в данном случае действовала исходя из собственной оценки интересов мира и стабильности на Балканском полуострове. Нам казалось, что дальнейшая затяжка с признанием нами нового государства, бывшей Югославской Республики Македония, могла бы обострить ситуацию и привести к непредсказуемым последствиям в и без того омрачённом целой серией кризисов регионе. Мы сочли, что, признав новое государство, Россия сможет эффективно сыграть на Балканах роль в плане поиска решения проблем, которые там есть, в том числе и возникших между Афинами и Скопье…

Утверждать, что наши доводы были в полной мере восприняты, было бы погрешностью против истины. Конечно же у греческой стороны есть свой подход к этой проблеме, но важно то, что весь наш, хотя и непростой, и длительный, разговор шёл в конструктивном русле. Сошлись на том, что есть понимание мотивов действий России, есть понимание, как мне кажется, у греческой стороны того, что мы не преследовали каких-то антигреческих, эгоистических, скрытных целей в данной ситуации, что Россия действовала, исходя из своих принципиальных соображений, из лучших побуждений. И договорились о том, что Россия будет осуществлять миссию добрых услуг, об этом попросила греческая сторона… с тем, чтобы попытаться помочь и греческой стороне, и македонской стороне выйти из сложнейшей ситуации. Так что в этом направлении мы теперь будем работать в тесном контакте как со Скопье, так и с Афинами» (эфир 17 августа 1992 года).

К сожалению, миссия добрых услуг не сложилась. В Скопье удалось побывать ещё только раз или два. Достаточно, для того чтобы проникнуться особой чувствительностью и политической остротой на первый взгляд такой немудрёной проблемы, как название государства, но явно мало, чтобы подступиться к её решению.

Проблема названия вызывает немалые неудобства. В ООН страна была принята как «Бывшая Югославская Республика Македония». И стоит в выступлении в стенах Организации отойти от этого трафарета, как греческий представитель берёт слово и заявляет протест.

Возникали и вообще абсурдные ситуации. В Брюсселе на встрече министров обороны стран НАТО с партнёрами македонский министр недоумевал по поводу того, что язык, на который осуществлялся перевод, обозначался как «бывшей Югославской Республики македонский».

По состоянию на 2016 год вопрос так и не был решён, несмотря на многочисленные переговоры между сторонами при ооновском посредничестве.

Одной из самых трудных и болезненных проблем молодой России стали отношения со странами Балтии. В бесправном положении оказалось многочисленное русское население Эстонии и Латвии (в Литве, где русских около восьми процентов, их притеснять не стали). Предстояло решить вопрос и о выводе российских войск с территории Балтии. Вокруг этих тем в России бушевали нешуточные политические страсти. Для переговоров по выводу войск были созданы соответствующие российские государственные делегации. Мне приходилось подключаться лишь для «разруливания» конкретных ситуаций.

В сентябре 1992 года нацелились на подписание в Москве договора о выводе войск из Литвы. Переговоры шли трудно. В какой-то момент мне пришлось присоединиться к главе делегации Виктору Фёдоровичу Исакову в литовском посольстве в Москве для того, чтобы помочь подтолкнуть дело. Атмосферу переговоров никак нельзя было назвать дружественной. Когда поздним вечером я, пытаясь завершить согласование одного из вопросов, предложил поставить точку и выпить шампанского, глава литовской делегации отреагировал неожиданно мрачно: «Вот так же и Риббентроп с Молотовым пили шампанское». Мы явно не тянули на этих персонажей из 1939 года.

Задача российской делегации не стала легче, когда выяснилось, что два офицера из министерства обороны с ведома своего руководителя провели параллельные переговоры с литовцами о выводе войск и согласовали проект соглашения. Я встретился с ними. Офицеры в их представлении преследовали самые благие цели: боролись с наследием советской военной бюрократии. Однако в политике они были несведущи. Например, не понимали значения включённого ими в текст соглашения положения о готовности России обсуждать претензии Литвы об ущербе, нанесённом в период «оккупации» (в Вильнюсе тогда назывались астрономические цифры — до 140 млрд долларов). После такой «уступки» вычистить положение о возмещении ущерба из договора с Литвой стало особенно трудно. В итоге данный вопрос был вынесен из текста договора и запрятан куда-то в примечание. Всё, казалось бы, готово к торжественной церемонии в Кремле. Делегации собрались, ожидая руководителей — Ельцина и Ландсбергиса, но те задерживались. Шеф протокола президента Владимир Николаевич Шевченко предложил министру обороны Грачёву и мне (Козырев находился в отъезде) пройти в зимний сад, где беседовали Ельцин с Ландсбергисом. К моему удивлению, боевой генерал не продемонстрировал той храбрости, которой от него можно было бы ожидать. «Пойдёмте, Павел Сергеевич», — я потянул за рукав министра.