Трудности перевода. Воспоминания - страница 37
Столь скоропалительный вывод оказался возможным, вероятно, и потому, что мне лишь предстояло лучше познакомиться с лидером боснийских сербов Радованом Караджичем.
Первая непосредственная беседа с ним состоялась в Женеве вечером 16 декабря. Караджич пришёл на встречу с российским спецпредставителем в ту самую «розовую виллу» нашего постпредства в Женеве. И не один. Вместе со своим политическим руководителем появился командующий войсками боснийских сербов генерал Ратко Младич. Приветствуя меня, Младич воскликнул: «Товарищ Чуркин, до свидания!» Он не шутил, просто не знал русского языка. По крайней мере, это подтверждает, с облегчением подумал я, что генерал не учился в одной из советских военных академий. В разговорах с Караджичем и его окружением мне предстояло провести десятки часов. Младича же я видел ещё лишь однажды. Но об этом позднее.
До конца 1992 года, 20 декабря, в Сербии должно было состояться важнейшее внутриполитическое событие — выборы президента. За пост состязались два кандидата: Милошевич и Панич. Именно президент Сербии в югославском раскладе сосредотачивал в своих руках основные властные полномочия. У нас имелись определённые надежды на то, что избрание Панича приведёт к изменению политики Белграда, которое сделает мирное урегулирование на пространстве бывшей Югославии более достижимым. Такие надежды и, прямо скажем, поддержка кандидатуры Панича прозвучали в упомянутом интервью «Известиям»: «Несколько обобщая, скажу, что есть две Югославии. Одна ведёт дело к обострению конфликта, продолжению конфронтации практически со всем мировым сообществом, другая выступает за конкретные шаги к примирению. Предстоящие 20 декабря президентские и парламентские выборы обнажат это размежевание. Надо ли говорить, что Россия всецело за ту другую Югославию, сделавшую ставку на демократию и разрядку». При этом, однако, в своих симпатиях к Паничу мы не были готовы заходить слишком далеко. Когда во время своей поездки в Белград я сначала встретился с Паничем, он предложил мне вовсе отказаться от общения с Милошевичем. Я не последовал совету. На выборах победил Милошевич. Панич скоро сошёл с политической арены.
С созданием нового переговорного механизма интенсивность контактов со сторонами боснийского конфликта в 1993 году резко возросла. Переговоры проводились в Нью-Йорке, а когда требовалось подключение руководителей Сербии и Хорватии — в Женеве. (Экзотический вариант — встреча на английском авианосце «Инвинсибл» в Адриатике, куда протагонистов доставили из Сплита два больших транспортных вертолёта. На обратном пути в голову пришла мрачная мысль: если бы вертолёты не дотянули до берега, то война в Боснии и Герцеговине прекратилась бы сама собой.) Расширилась география моих поездок в регионе. Наряду с Белградом я стал наезжать в Загреб (за полтора года — порядка тринадцати раз), Сараево (восемь раз), в столицу боснийских сербов Пале (сбился со счёта), дважды побывал в столице краинских сербов Книне.
Расширился и круг находившихся в «моём распоряжении» транспортных средств. В блокированный сербами Сараево проще всего было добраться ооновским транспортником Ил-76 из Загреба. Самолёт облетал зоны боевых действий, поэтому путь занимал примерно час с четвертью. На ооновском вертолёте из Загреба до Книна — примерно столько же. (Летел очень высоко — чтобы не подстрелили.) По маршруту Загреб — Белград — Скопье трижды в неделю летал тихоходный Ил-32 с российским экипажем. При первом перелёте в порядке инструктажа мне показали смятую пулю, которая пробила обшивку самолёта. После этого я знал, что делать с выданным на время полёта бронежилетом, — подкладывать под себя.
Случались сбои. Однажды Ил-32 улетел из Скопье, не дождавшись меня. (Точнее я опоздал: что-то перепутал македонский протокол.) Положение создалось нелёгкое — вечером в Загребе у меня была назначена очередная встреча с президентом Франьо Туджманом. На помощь пришёл президент Македонии Киро Глигоров. Его реактивный самолёт прибыл в Загреб, несмотря на поздний старт, намного раньше неторопливого Ила.