Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. - страница 21

.

Некоторые сложности возникали тогда, когда среди пленных оказывался ребенок, но не оказывалось женщины, которой его можно было бы передать под опеку. В этом случае, поскольку «в Севастополе детей некому поручить», штаб флота признавал «за лучшее оставить их при отцах» или иных родственниках-мужчинах. Так, в марте 1917 г. с капитаном шхуны «Файзи-Худа» был отправлен в плен его 7-летний племянник[86].

В свете изложенного нельзя не обратить внимания на то, что нами не выявлено ни одного факта участия крымских татар в дальнейшей судьбе пленных турок (хотя бы женщин и детей), что резко отличало таковых, например, от членов греческой общины Крыма, как правило, изъявлявших готовность взять на поруки любого доставленного в Севастополь грека. Однако вряд ли это может служить основанием для упрека крымским татарам в равнодушии к своим единоверцам, тем более, что в годы предыдущих вооруженных конфликтов между Турцией и Россией крымские татары подобное участие демонстрировали. Так, в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. житель Симферополя генерал-майор в отставке Муфти-заде (Муфтизаде)[87] «и многие другие почетные и зажиточные лица из мусульман» получили, в ответ на свое ходатайство, высочайшее разрешение «взять на поруки и полное содержание женщин с их семействами», в количестве около 30 человек, плененных 13 декабря 1877 г. в Черном море при захвате турецкого судна «Мерсина» (в списке из более чем 700 пленных фигурировали «12 женщин с 3 детьми и 16 молодыми людьми»[88]).

Что касается германских военнослужащих, прикомандированных к турецким воинским частям и соединениям, то, поскольку количество таких лиц в составе пленных исчислялось единицами, мы считаем возможным в своем дальнейшем исследовании не принимать их во внимание. Сошлемся лишь в качестве примера на тот факт, что в ноябре 1917 г. в русском плену находился майор 14-го пехотного полка оттоманской армии Теодор Эргард[89].

Завершая обзор данного аспекта рассматриваемой проблемы, хотелось бы обратить внимание на обособленное положение турецкого врачебного и санитарного персонала. Детерминировалось оно тем, что по смыслу ст. ст. 9 и 12 «Конвенции для улучшения участи раненых и больных в действующих армиях» от 6 июля 1906 г. (далее — «Женевской конвенции»), а равно им корреспондирующей ст. 10 X Гаагской конвенции «О применении к морской войне начал Женевской конвенции» от 18 октября 1907 г., перечисленные лица не подлежали военному плену. Однако, оказавшись во власти противника, они должны были продолжать исполнение «своих обязанностей, пока это будет необходимо», и могли быть возвращены на родину лишь «по миновании необходимости в их содействии».

Очевидно, что в условиях глобального вооруженного конфликта, когда в медицинской помощи постоянно нуждалось большое число людей, необходимость в содействии врачей вряд ли могла когда-нибудь миновать. Впрочем, все это прекрасно понимали и сами врачи. За исключением, кажется, лишь одного — Махмеда Тайзин Ибрагим оглы, который, будучи плененным 21 декабря 1914 г. и направленным для работы по специальности в госпиталь кр. Карс, спустя месяц подал рапорт с просьбой «отпустить в Стамбул к семье» (!?), обосновывая это тем, что во время Балканских войн врачи враждующими сторонами не задерживались… Рапорт, естественно, удовлетворен не был, а просителю, похоже, дали понять, что в то время, когда все лечебные учреждения Кавказа от Сарыкамыша до Ставрополя забиты его ранеными, больными и обмороженными соотечественниками, демонстрация врачом своей приверженности семейным ценностям выглядит не вполне уместно[90].

В географии размещения турецких военнопленных можно выделить три основных этапа, определенное представление о которых позволяют составить данные Таблицы 7. Рассматривая их подробнее, отметим следующее.

Таблица 7

Примерное распределение турецких военнопленных по военным округам России в 1914–1917 гг.[91]