Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. - страница 28

В еще большей степени сказанное относилось к лицам из числа турецких христиан. К примеру, с началом войны было разрешено не покидать Москвы турецкому подданному Герману Радину «в виду его благонадежности и христианского вероисповедания»[127]. По той же причине в Приморье были оставлены 159 турецких греков[128]. В пределах Керчь-Еникальского градоначальства на протяжении всей войны проживало несколько сот армянских и греческих семей — турецких подданных[129]. Что же касается Севастопольского градоначальства, то хотя Командующий флотом еще в августе 1915 г. запретил пребывание в его границах «всем иностранным подданным воюющих с нами держав независимо от их национальности, религии и рода занятий»[130], запрет этот начал претворяться в жизнь, да и то частично, лишь в ноябре 1916 г. Причем приводимый нами выше факт выселения из пределов градоначальства 173-х семей турецких армян мало изменил общую ситуацию, ибо, как это видно из справки Севастопольского полицмейстера от 3 декабря 1916 г., в городе тогда остались «не выселены все турецко-подданные армяне, обслуживающие флот, порт, портовые учреждения и сооружения, а также крепость и городское управление»… О характере этого обслуживания свидетельствует хотя бы то, что на исходе 1916 г., в разгар войны с Оттоманской империей, 11 турецко-подданных армян продолжали трудиться на севастопольской «макаронной фабрике и пекарне Кеворкова», поставляющего макароны и хлеб для Черноморского флота[131]. Здесь мы уже не упоминаем массу частных случаев, а также разного рода деликатных моментов. Например, на протяжении всей войны в Севастополе проживали три турецко-подданные армянки: теща одного офицера флота, а также теща и свояченица другого. Причем вопрос о выселении этих женщин, разумеется, даже не поднимался[132].

Обобщая изложенное, мы приходим к выводу, что количество турецких подданных, находившихся в пределах России в 1914–1917 гг. и относившихся к категориям военнообязанных и военнозадержанных, могло достигать 40–60 тыс. человек, что, в совокупности с военнопленными, составляло около 105–125 тыс. чел.

Переходя к дифференциации турецких подданных по признакам национальности, вероисповедания, гражданской специальности и т. п., нужно признать, что и здесь зачастую приходится опираться на разрозненные и неполные данные. Вместе с тем, мы полагаем, что имеющиеся в нашем распоряжении материалы позволяют раскрыть перечисленные вопросы хотя бы в самых общих чертах. Так, если начинать с возраста, то военнослужащие, в массе своей, находились в возрастной категории 18–40 лет, хотя среди офицеров порой встречались и лица значительно старше. К примеру, в октябре 1916 г. в г. Валуйки Воронежской губ. находился капитан Халил оглы Измаил Хафиз, 62 лет.[133] В пределах Московского военного округа (МВО) по состоянию на 1 мая 1917 г. числились: полковник Олерж Дюрсун, 57 лет, военный мулла Садык Шериф, 59 лет, и подпоручик Сулейман, 70 лет[134]. Австрийская сестра милосердия Нора Кински также утверждает, что в ноябре 1916 г. сталкивалась с 70-летним турецким офицером в одном из лагерей ПриамВО[135].

Что касается гражданских лиц, то, как следует из всего изложенного, эти люди относились к самым разным возрастным категориям. При этом наиболее старым из них, по нашим данным, являлся рыбак Сали Осман (85 лет), плененный в 1916 г. в Черном море и содержавшийся в Томске[136]. Правда, в 1917 г. представители Нижегородской татарской общины утверждали, что среди пленных турок, интернированных в Нижний Новгород, находится старик… 135 лет. Однако С. Ф. Фаизов опровергает это, доказывая, что действительный возраст названного человека не мог превышать 80–90 лет[137].

Особенно разноплановым характером, как это видно из Таблицы 13, отличался возраст лиц, плененных на Черноморском ТВД. Связано это было с призывом в ряды оттоманской армии и флота значительной части профессиональных моряков, что привело к изменениям в возрастной структуре членов экипажей турецких судов в пользу лиц старше 50 и моложе 18 лет.