Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. - страница 32

(Курсив наш — В.П.) <…> Не учиняют они и зверств среди мирного населения»[156]. Последнее, правда, газетами иногда ставилось под сомнение. Однако ответственность за такого рода деяния тут же возлагалась на иррегулярные турецкие формирования, тогда как на Европейском ТВД случаи «зверств», «жестокостей», «вандализма» и т. п. совершались исключительно представителями регулярных вооруженных сил держав, союзных Оттоманской империи.

Все перечисленное, как представляется, в своем предельно концентрированном виде отражено в следующих строках письма прапорщика М. М. Исаева к жене от 22 ноября 1915 г.: «Шрапнелью угощали нас турки с полчаса, по крайней мере, но никого не задело. Это уже счастье, потому что метче стрелять нельзя было. Вообще турецкие артиллеристы вызвали в нас искреннее восхищение. Какая тут ненависть к врагу. На Кавказе добрые старые времена. Сказать «аскер», все равно, что «джентльмен». Никакой злобы. Да, с большим уважением у нас относятся к противнику»[157].

Вместе с тем нужно признать, что в годы Первой мировой войны расправы даже над теми, кому пощада была уже «обещана и дана», являлись на Азиатском ТВД, увы, не такой уж и редкостью. Полагаем, что это обусловливалось, главным образом, следующими факторами:

— традиционной культурой отдельных населяющих Кавказ народов, в т. ч. и русского;

— основными векторами этноконфессиональной вражды, сложившимися в регионе к исходу 1914 г. и в дальнейшем лишь усугублявшимися;

— вовлечением в конфликт иррегулярных национальных формирований (армянские дружины на стороне русских и курдские части на стороне турок), имевших собственные представления об институте военного плена.

На практике это выражалось, в частности, в том, что армяне не всегда оказывались готовы воспринимать османов в качестве военнопленных. Так, сестра милосердия Х. Д. Семина свидетельствует в своих мемуарах, что в декабре 1914 г. при конвоировании дружинниками из Сарыкамыша в Карс группы пленных в составе около 400 чел. к месту назначения прибыло не более 20. При этом русский офицер, направивший дружинников для сопровождения турок, даже не пытался отрицать факт массового убийства конвоем пленных, а лишь мотивировал свое решение отсутствием в его распоряжении иного подразделения, более подходящего для выполнения данной задачи[158].

Русские хотя и презирали армянских дружинников за такого рода деяния, но сами грешили тем же в отношении курдских партизан. В апреле 1916 г. прапорщик М. М. Исаев писал жене: «около 12 часов ночи на один из постов нарвались пробиравшиеся в деревушку трое курдов. Были схвачены <…> На утро увидел этих курдов, молодые, здоровые <…> Я знал, что им недолго жить, что по дороге в штаб они, несомненно, будут делать попытки бежать, хотя их всех связали вместе, но что двое казаков, которые их поведут, зарубят их. Так, конечно, и случилось»[159].

Разумеется, российское командование взирало на подобные явления отнюдь не безучастно. К примеру, 20 июля 1915 г. суд 4-го Кавказского армейского корпуса, рассмотрев дело об убийстве двух пленных курдов в процессе их этапирования на сборный пункт, приговорил к расстрелу непосредственных исполнителей преступления — урядника 3-го Волгского полка Терского казачьего войска И. А. Полякова и казака того же полка И. М. Селеверстова[160]. Кроме того, командованием принимались и организационные меры, направленные, в частности, на то, чтобы свести к минимуму возможные контакты представителей враждебных друг другу национальностей. Так, пленный старший лейтенант Мехмет Ёльчен вспоминал, как в начале 1916 г., на одной из железнодорожных станций в Карской обл., несколько российских солдат из числа армян приблизились к нему и его товарищам, но едва успели произнести первые издевательские замечания, как «наша русская охрана отогнала их прикладами»[161]. (Правда, формированию такого порядка отчасти способствовали сами пленные, нередко требовавшие для своего сопровождения в тыл именно «русский конвой»).

Вместе с тем надо признать, что отказы от пленения могли происходить и по совершенно иным мотивам, как это имело место, например, 7 июля 1917 г., когда подводная лодка «Кашалот» обнаружила близ побережья Анатолии турецкую парусную шхуну. К тому моменту, когда на нее высадилась абордажная партия с субмарины, экипаж успел покинуть судно, бежав на берег. О дальнейшем красноречиво говорит рапорт командира лодки: «В результате осмотра оказалось, что шхуна гружена табаком и на ней оставлена турецкая женщина с тремя детьми возраста 6–7 лет (Sic!? — В.П.) На шхуне найден турецкий флаг. Документов никаких не обнаружено (т. е. экипаж не забыл забрать с собой судовые документы — В.П.) и от перепуганной женщины никаких данных, ни о портах отправки и назначения, ни других сведений, добиться не удалось. Не имея возможности свезти женщину на берег или взять ее на лодку, шхуну и паруса на ней оставили в неприкосновенности, а груз — табак был выброшен с нее за борт»