Твои руки среди цветов… - страница 2

— Как поживаешь, Марк? — бодрым голосом осведомилась она и сообщила: — Смотри, я принесла тебе цветы.

Она высыпала на кровать дюжину красных роз. Разумеется, Марк вполне мог бы удовольствоваться чем-нибудь и подешевле, но о том, что больным принято дарить хотя бы цветы, она вспомнила в самый последний момент, когда в магазине, кроме роз, ничего уже не осталось.

Мейзи надеялась услышать от него слова признательности, ждала, когда, оглядев ее с головы до ног, он скажет, что она так же хороша, как и прежде, поинтересуется, удачно ли сложилась у нее жизнь. Ничего похожего, однако, на благодарность или комплимент, рассчитывать на которые в теперешней ситуации она имела все основания, он так и не произнес. Неподвижным взором, как бы пребывая в глубоком раздумье, Марк уставился на розы, лежащие поверх одеяла.

Внезапно он заговорил, и — чудовищно! — в тоне его голоса зазвучали нотки былой самонадеянности, присутствие которой в этом увядшем теле казалось по меньшей мере неуместным.

— Хочу поглядеть на твои руки, Мейзи, — промолвил он. — Я тридцать лет их не видел.

Пораженная, Мейзи послушно сняла перчатки и протянула ему руки (ладонями вниз, чтобы во всей красе продемонстрировать ему прекрасно наманикюренные ногти). Резким жестом он повернул их ладонями кверху.

— Слушай-ка, Мейзи, — простодушно удивился он, — твои руки все еще красивы!

Его взгляд выражал какую-то озадаченность, и Мейзи чуть не задохнулась от злости. Все еще красивы! А почему бы им не быть красивыми, хотелось бы знать! Да любой встречный скажет ей, что и сама она до сих пор недурна собой и выглядит ни днем не старше сорока.

Усилием воли она восстановила сбежавшую было с лица улыбку и придала ей покровительственный оттенок. Нужно во что бы то ни стало дать этому чудовищу почувствовать, насколько они с ним поменялись ролями со времени последней их встречи.

— Можно я поставлю цветы в воду? — нарочито веселым голосом спросила она.

— О да! Ради Бога! Сделай милость! — отвечал он с горячностью, заставившей Мейзи вздрогнуть. — А потом, — в его голосе слышалось какое-то странное, болезненное нетерпение, — потом я попрошу тебя еще об одной милости.

Пока одну за другой она ставила розы в уродливую стеклянную вазу, которую родственница Марка принесла снизу, откопав, наверное, в заплесневелой кладовке, Мейзи ощущала на себе неотступный его взгляд — скорее даже не на себе, а на своих руках — и старалась как можно эффектнее сверкать бриллиантами колец и лаком ногтей (не забывая о шипах, которыми усеяны эти мерзкие стебли).

— А помнишь, Мейзи, когда я в последний раз смотрел на твои руки, наблюдая, как ты вот так же ставила цветы в воду? — говорил он медленно, не сводя взора с ее рук, словно бы им, а не ей адресовал свой вопрос.

— Красные розы… Тогда их я принес тебе. Это было самое восхитительное зрелище в моей жизни — твои руки среди цветов, — Он сделал паузу, потом снова заговорил: — В тот раз я обратился к тебе с одной просьбой, Мейзи, но, увы, ты ее отказалась исполнить. Сейчас я снова собираюсь тебя кое о чем попросить и надеюсь, что на этот раз тебе будет проще удовлетворить мое желание.

Мейзи настороженно взглянула на него, а Марк продолжал:

— Я хочу всего-навсего попросить, чтобы ты принесла сюда из ванной баночку со снотворным. Доктор опасается оставлять в моем распоряжении целую баночку, да и кузина Иди тоже. — Тут он понизил голос. — Видишь ли, болезнь, которой я страдаю, мучительна, и мне, кроме тебя, не к кому обратиться за помощью. Обещаю тебе: со мной ничего не случится, покуда ты благополучно не вернешься к себе домой, так что никто тебя ни в чем не сможет упрекнуть. Умоляю, Мейзи, принеси мне снотворное. Это займет всего несколько секунд. В память о розах, о тех розах, что ты ставила в вазу тридцать лет назад, окажи мне эту услугу!

Шокированная, Мейзи уставилась на него широко раскрытыми глазами. Есть ли предел возмутительным требованиям этого чудовища? Сначала — тридцать лет назад — он потребовал от нее такого, на что не пошла бы ни одна мало-мальски уважающая себя девушка, а теперь — снотворное! Да как он только смеет надеяться на ее пособничество в самом что ни на есть настоящем уголовном преступлении