Творчество - страница 8

— Вот, понимаешь ли, специализируюсь на оформлении книг. До того за многое хватался, многое испробовал, но не имел удачи. А жить-то надо, кормиться-то надо?.. Вот и решил книжную графику испробовать. Увлекательная, понимаешь ли, работа!

Рисунки на обложках были слабые. У Веденина не хватило духу сказать о них что-либо положительное.

Впрочем, Векслер пришел на помощь:

— Складывай, Мишка, свою литературу. Не о том говорить сегодня надо... Помянем лучше молодость, светлую нашу младость!

Он выпил, не дожидаясь Веденина. И Георгиевский жадным залпом осушил свой бокал. Георгиевский словно боялся, что его могут увести от стола: и ел и пил с какой-то судорожной торопливостью. Вскоре захмелел. Полез к Веденину целоваться, невнятно начал что-то напевать...

Нет, ничего не удавалось. Тошной мутью оборачивалась встреча. «И поделом мне, — рассердился на себя Веденин. — Какие имел основания ждать другого?»

Когда же Георгиевский, окончательно захмелев, откинулся на тахте и задремал, Веденин поднялся:

— Спасибо, Петр, за гостеприимство.

— Ты что, с ума сошел? Не отпущу!

— Нет, серьезно, пора. Жена беспокоиться будет.

— Вот как? С Ниной Павловной пожаловал?.. Попрошу передать почтительнейший привет. Надеюсь, помнит меня?.. И все-таки не отпущу. Так и скажешь: не отпустил — и баста!.. Я ведь, Костя, давно дожидаюсь случая с тобой побеседовать.

Кинул на Веденина внезапно протрезвевший взгляд и придвинулся ближе:

— Ну как, удачно навестил Симахина?

— К сожалению, не застал. Уехал в командировку.

— В командировку? Ах, вот как!.. Впрочем, оно и понятно!

Веденин насторожился: в последних словах ему послышался какой-то тайный смысл.

— Что ты хочешь этим, Петр, сказать?

— Ничего особенного. У тебя ведь с Андрюшей одинаковая пытливость, я бы даже сказал — приверженность жизни. Как же, как же, Костенька, — не раз читал твои высказывания. Ты ведь всегда отстаиваешь один и тот же тезис — что художник обязан ощущать себя работником жизни, что самый труд художника должен быть жизненным поступком, деянием, вмешательством в жизнь... Разве не так?

— Так, — подтвердил Веденин. — А ты...

— А я... Помню, Костя. Можешь не подсказывать... Ну, а я почитался жрецом чистой живописности, искусства, поднятого над прозаической жизнью. И всегда, с молодых наших лет, спорили мы с тобой — ожесточенно, чуть ли не враждуя... Что было, то было. Из песни слов не выкинешь. Однако другие времена — другие песни.

— Каким же ты стал теперь? — спросил Веденин.

— Каким?.. Я же сказал тебе... Освод!

— И это все?

Векслер лишь усмехнулся, пожал плечами:

— Меньше всего собираюсь, Костя, услаждать тебя своей персоной. Жизнь моя с твоей, громкокипучей, ни в какое сравнение не идет.

Веденин сделал нетерпеливый жест: на этот раз ему послышалась и насмешка и явная фальшь. Но взор Петра Аркадьевича выражал все такое же чистосердечие.

— Нет, Костенька, я не сторонник самоуничижения. Попросту трезво отношусь к происходящему. Да, другие времена — другие песни. Реалистическое искусство нынче в чести, фигурально говоря — занимает господствующие позиции. Социалистический реализм! Слова-то какие! Что же меня касается... За пятьдесят перевалило, силы уже не те, переучиваться поздно. Вот и тружусь потихоньку, довольствуюсь малым... Да ты, Костенька, никак удивлен?

— Признаться, Петр, не понимаю тебя. Ты говоришь: другие времена — другие песни?.. Правильно, время идет только вперед! Но ведь время, которое мы прожили, в котором сейчас живем... Оно наполнено такими событиями, такой ломкой всех старых представлений, таким гигантским переустройством...

— Верно. Что ни слово — сущая правда. Верно — большое время, крутое, суровое, напряженное!.. Но что же делать — нет у меня соответствующего дыхания... Точка! Довольно обо мне. Лучше поведай, как ты живешь.

— Работаю. Много работаю. Занят новым полотном. Рассчитываю закончить к всесоюзной выставке.

— И какую же тему избрал?

— Сталелитейный цех. Момент, когда выдается плавка.

— Так, так!.. Что ж, вполне удачная тема — актуальная, своевременная. Заранее готов поздравить с успехом.