Творчество - страница 9

— В нашем деле, Петр, заранее поздравлять никогда не следует.

— Тебя-то можно!.. Думаешь, все эти годы не следил за тобой? Нет, Костенька, хоть и плохо встретились мы в последний раз, на выставке двадцать третьего года, — попрежнему внимательно следил. На выставках бывал, видел новые твои работы. И убеждался — всюду тебе сопутствует успех!.. В Обществе живописцев занимал ведущее положение, перешел в ряды АХРРа — и там незыблемым авторитетом пользовался. Да и теперь... Член правления союза, каждая новая работа встречается с одобрением, а некоторые — например, «На пороге жизни» — почитаются уже почти как классика... Кстати, с Павлом Семеновичем Бугровым успел повидаться?

— Нет еще. Почему спрашиваешь?

— К слову пришлось. Недавно делал доклад о перспективах советской живописи. И о тебе говорил, с большим уважением говорил. А товарищ Бугров — он ведь угловатый, колючий, из другого теста, чем те искусствоведы, к которым мы привыкли... Вот и порадовался за тебя,

И все же было нечто, мешавшее Веденину поверить в искренность этих излияний. Голос Векслера звучал все более благодушно, но глаза не менялись, оставались холодными, пустыми стекляшками.

— Спасибо, Петр, за добрые слова. Однако ты предупредил, что давно хочешь со мной побеседовать. О чем же?

— Ишь, Костенька, память у тебя какая!.. Действительно, собирался кое о чем спросить.

— Спрашивай.

— Да уж и не знаю...

Векслер поднялся с тахты, покачал головой над спящим Георгиевским, прошелся по комнате, приподнял плечи:

— Уж и не знаю... Пустяшный вопрос.

— Я слушаю.

— Какой же ты, Костя, настойчивый... Что ж, гостю ни в чем нельзя отказывать!

Снова сел рядом с Ведениным, на этот раз вплотную:

— Хотелось спросить... Только на чистоту отвечай... Ну, а сам доволен тем, что сейчас пишешь?

— Почему ты спрашиваешь? — нахмурился Веденин.

— Почему? Предположим, из любопытства. Приверженность жизни и жизнь, воплощенная на полотнах... Трудная ведь штука — соблюсти в этом полную гармонию? Как находить?

Спросил и пригнулся выжидающе к Веденину. Но уже через секунду рассмеялся, хлопнул в ладоши.

— Можешь не отвечать. Был вопрос и — ау! Нет в нем больше надобности. Стоит, милый Костя, поглядеть на тебя, чтобы сразу понять — все у тебя благополучно, задумываться тебе не о чем. Да и в самом деле — кисть опытная, темы выбираешь умело... Улыбнись же! Сейчас ты напоминаешь одну гравюру: не помню только — Данте на ней или какая другая мятежная личность. Такие же сжатые губы и пронзительные глаза... Улыбнись и забудь мой вопрос!

— Нет, Петр, я отвечу... Я не всем доволен.

— Да что ты!.. Может ли быть? И по какой такой причине?

— Этого тебе не понять... Да, работаю, много работаю. И все же... Причина? Во всяком случае не та, какую тебе хотелось бы услышать!

Резко встал. И Векслер вскочил. Он казался смущенным, замахал руками:

— Ну вот! Ну вот! Никак обиделся?.. Извини великодушно старческую болтливость... Так-таки хочешь уходить? Да погоди. Мишку разбужу, чокнемся еще разок, напоследок... Чокнемся за отсутствующих! И в первую очередь за Андрюшу Симахина. Бедняга особенно сейчас нуждается в дружеских пожеланиях.

— Бедняга?

— А как же! Разве не знаешь, какая стряслась с ним беда? Потому и кинулся в командировку.

— Ничего не знаю. Какая беда? Расскажи!

— Изволь... Попал наш Андрюша в серьезную проработку. Правда, из уважения к имени, устроили эту проработку деликатно, без оглашения в печати. Но уж зато на самой секции живописцев... Одним словом, жесточайшим образом раскритиковали новую его картину.

— Но за что же?

— Реализм, да не тот!.. Жил Андрюша, трудился безустали и считал, что со всей правдивостью изображает жизнь. Ну, а ему и предъявили обвинение: «Не овладели, дорогой товарищ, методом социалистического реализма. Плоскодонный у вас реализм — отображательский, иллюстративный!» Не кто иной, как Павел Семенович Бугров, первый предъявил обвинение.

— А что Андрей? Он что ответил?

— Что тут ответишь? В наши дни критика весьма поощряется... Вот и кинулся в командировку — с глаз долой, подальше. Потому и надлежит выпить за него!