Твой единственный брат - страница 10

— А жаль. Хороший мужик, жаль его. Мало ли таких. Ну, тогда напиши вот про Кинстинтина, — и Сергей засмеялся. — Он ведь в прошлом году залетел. Про «помидорное дело» слыхал?

— В газете читал.

— Хо, там не все. Да, Костик?

— Ладно тебе трепаться, — длинный Костик поднялся и молча вышел.

— Косте год условно отвалили. А его вины там мизер, он даже не подозревал. Он стивидором работал, ну ему липу в накладных и подсовывали, на погрузку. А он верил, — молодой еще, все же замначальника порта подписывал накладные. Вот за то, что лопухи развесил, ему и вкатили год.

Теперь Вениамин ясно вспомнил прошлогоднюю статью из краевой газеты. И что в деле фигурировали экспедиторы, тоже отвозили овощи на север. Но это же было с кем-то?..

— Пошли на обед, — прервал его раздумья Сергей. — На тебя Костя злится лишь потому, что старший ваш вроде тоже на «помидорах» был завязан. Только вовремя под воду ушел. Ну, пошли… 

Единственное место на судне, где не слышно бесконечного свиста и стука двигателей, это открытая палуба на корме — там, где лежала капуста. Здесь Вениамин отдыхал от шума. Если посидеть с закрытыми глазами, начинало казаться, что где-то рядом — речной поток, а ты сидишь на берегу, и все в мире спокойно, и все еще впереди… 

Шумела перемалываемая винтами теплохода океанская вода, и потоком рвалась из-под неустойчивого стального берега. Океан становился более или менее спокойным только вечером, при звездах. Тогда на Вениамина снисходило облегчение, а точнее — отупение.

Но сегодняшний вечер — продолжение хорошего утра, утра приятных знакомств, — был просто великолепен! Рядом с ним на ящике, том самом злополучном, в котором не хватало трех вилков капусты, сидела Галя. Вениамин выдернул ящик из штабеля, — не мог же он посадить Галю на кнехт или крышку люка, металл все же. Они сидели рядышком и болтали. Больше, конечно, она. Как только они уселись, Вениамин положил руку ей на плечи. А свободная рука Вениамина время от времени водворялась Галиной на место — на его колено.

Но это, впрочем, было несущественно, Вениамин даже не прикидывался обиженным. Как было не радоваться! Вокруг море. Или океан? Да не все ли равно! Звезды вверху и внизу. Верхние висели не двигаясь, а нижние колыхались, сливаясь в мерцающее светлое полотно, едва колеблемое подводным ветром. Путешествие начиналось. Хорошо задуманное, оно на короткое время испортилось. Но вот восстановилось здоровье, и так легко было телу, глазам принимать звездные ванны! Вениамин даже задремал.

— Ой, да что это я все болтаю и болтаю? — вдруг сказала Галя и замолчала, словно споткнулась.

Молчание-то и разбудило Вениамина. Он решил, что Галя обнаружила его постыдную дремоту. Но она была где-то не здесь. Может, даже не на борту судна… 

Только сейчас Вениамин подумал, что у нее своя жизнь, свое прошлое. И надо бы знать, почему человек с тобой сидит, разговаривает, встречается. Этому учил его отец. А может, на теплоходе у нее кто-то есть? От этой мысли ему даже жарко стало. Даже приглушенные шаги почудились за штабелем. Не может такого быть, чтобы не было. Их всего-то на судне три женщины.

Галя почувствовала его настороженность, отстранилась, повернулась лицом:

— Ты ничего такого не думай. Я ведь все понимаю. Мне хочется тебе многое рассказать. Я весь день сегодня думала: а почему — тебе? Может, потому, что ты журналист? А еще у тебя лицо какое-то особенное, открытое, так смотришь, словно приглашаешь: мол, смелее, говори! Наверно, много читаешь?

— Да читаю… 

— Или другое? — не слушая, продолжала она. — Ты — просто пассажир, отбыл свое в рейсе — и пропал. Может, потому мне хочется рассказывать?

Вениамин снова обнял ее за плечи одной рукой, прижал к себе. Она немного помолчала.

— Тебе не бывает страшно, когда говорят, что везде одно и то же? Что люди не только одинаково устроены, они во всем одинаковые? Год назад мне было очень страшно…  Я после школы в магазин пошла работать. Торговое училище закончила и пошла. В большой универмаг хотела, в каком практику проходила, а послали в маленький, где все вместе: и одежда, и обувь, и парфюмерия. Это оказалось, по тем моим понятиям, гораздо лучше, чем быть в каком-то одном отделе. Район тихий, в сторонке, и магазин в старом доме. Такой весь из себя купеческий этот дом. Говорили, еще до революции какой-то Чурин строил. Да ты, наверно, знаешь, это в старом городе. Ну вот. Больше всего, конечно, довольна была маман. Через меня она перезнакомилась со всеми продавцами. Ну и пошло — тряпки, сапоги, косметика…  В общем, сами оделись и стали всех знакомых одевать. Как в угаре…  Что контроль? Это ж дом родной, одна семья. Все повязаны от макушки до, прости, гальюна. Я до сих пор не пойму, как сама-то оказалась в том магазине: они никого постороннего к себе не подпускали. Но пришлась ко двору. Да нет, они не воровали. А если что и было, мне ничего не известно. Они просто самое лучшее, дефицитное продавали своим. Ну, там, гастроном, маникюр-педикюр, овощной, поликлиника, аптека, книжный…  Я их мафией называла. Про себя, конечно. Я привыкала к мысли, что везде так и есть, везде — одно. Так у нас в магазине говорили, особенно директриса любила повторять…  Послали как-то меня с автолавкой на завод. Что-то они там перевыполнили вроде или юбилей был — не помню. Стою я наверху, торгую, а они — внизу, спокойно смотрят, ждут терпеливо. Я, значит, в кузове, а они внизу ждут, когда я эти крохи, что привезла, им предоставлю. Вроде те же люди, что я каждый день вижу на улице, в очереди перед прилавком, — и не те. Они ведь в своей рабочей одежде были, смена только кончилась. А руки чистые, помыли, прежде чем ко мне, к моим крохам, в очередь встать. Подходят, спецовки замазученные, а джинсы эти самые итальянские берут чистыми руками. Еще что-то я в тот раз продавала дефицитное, не запомнила. Джинсы, конечно, быстро кончились. В магазине бабы, помню, такой хай подняли однажды из-за этих джинсов, чуть меня и директрису не затоптали вместе с прилавком, пришлось показывать запаску. Да разве им найти? А эти, заводские, когда штаны кончились, спокойно разошлись. Я ведь по привычке приготовилась уговаривать и огрызаться. А тут — ничего. Еще подумала, что им просто стыдно хай поднимать, все же вместе работают, вот и не лаются. Там, правда, кто-то пытался что-то сказать, но на него и внимания не обратили…  Ну вот, вернулась в магазин — и вдруг не по себе стало. Почему же, думаю, придет ко мне та же Танька из овощного и только мигнет, а я уже как дура кручусь, вспоминаю — где и что лежит, чтобы можно было этой жирной дуре предложить? Зачем? Чтоб она мне отобрала из всех ящиков большую сумку самых крупных и самых красных яблок — всего-то? И так тошно стало на душе! Словно гнилое яблоко попалось и никак сплюнуть не могу. Конечно, и раньше бывало накатывало, не люблю быть обязанной. А тут чуть не расплакалась, когда поняла, из чего моя жизнь состоит. Даже дома, во сне, распределяла товар. Той — кофту, этой — помаду, которой из книжного — сапоги финские…  В общем, ушла я из магазина. На завод не пошла, — пришлось бы в городе жить. Вот на судно устроилась…