Твой единственный брат - страница 30

Сейчас вот кто-то покушается не то что на его добро — на всю его жизнь, и он спрашивал себя, сумеет ли встретить их, этих, без колебаний. Карабин, пятизарядное боевое оружие, придавал ему уверенности. Он знал, что карабин не подведет, никогда не подводил. Мелкашка не в счет, мелкашка на соболя, от нее он избавился, а с карабином расставаться жаль, карабин — настоящее мужское оружие, с ним чувствуешь себя сильным.

И в то же время, как и раньше, хотелось расслабиться, похвастать тем, что имеет, шикануть, развернуться. И он мечтал, как сделает это после своего возвращения. Все чаще хотелось уткнуться в теплые колени, — как он понимал теперь, в колени жены. И застыть так надолго, ощущая жар родной плоти. И не двигаться, а ее ладони чтоб лежали у него на затылке. В такие минуты он даже сомневался в неверности жены.

Иной раз, проведя несколько месяцев в тайге и выйдя случайно на след охотника, готов был бежать за человеком, но вместо этого поворачивал и заметал следы.

Это желание приходило, казалось бы, неожиданно, если не считать, что перед тем были напряженные часы и дни: погоня за зверем, перевалка шкур, ночное бдение у рыбацкой сетки. И сейчас он лежал в ожидании рассвета, уже надеясь, что ему удастся спастись, остаться живым. Пусть даже калекой, лишь бы живым и не в тюрьме. У него наворачивались слезы. Казалось, боль колотит по всему телу.

Он положил карабин поперек себя, оперся о него руками и несколько раз медленно отжался, разгоняя кровь и загоняя боль вниз. Необходимо было ощущение силы в плечах, это бодрило, уходили расслабляющие мысли. Он поднял руку, намочил каплями с густой еловой лапы, нависшей над головой, и медленно протер лицо. Это освежило. Мог ли он предполагать десять лет назад, вдруг подумалось горько, что окажется когда-нибудь под этой елью на другом краю света? А ведь и в институт собирался поступить, и в море уйти, повидать мир. Неужели не удастся все начать сначала? Как говорится, самый возраст для этого. Так с чего же начать, если удастся?..

Но это была лишняя мысль, и он ее прогнал.

Глебов так и не смог снова уснуть, хотя в такой дождь вертолет точно не прилетит и можно с легкой душой отлеживать бока с перерывами на завтрак, обед и ужин. Да и вчерашний день выдался нелегким. Болела голова от дыма, к тому же угораздило ухватиться голой рукой за горящую головню, и теперь ладонь саднило. И все же не это мешало уснуть.

Он не должен был отпускать Пашку. И не в дисциплине только дало: нарушил таежное правило. Конечно, с ним ничего не должно случиться, дойдет до метеостанции. Почему не дойти? Прет как вездеход, грудь колесом, спина плоская. С таким в тайге не страшно. Да что там в тайге — вдвоем бы они, Пашка с Глебовым, разметали любую толпу.

В первые дни на аэродроме, когда Глебов только пришел в подразделение, они долго приглядывались друг к другу. Пашка тоже был новичок, Глебову пришлось натаскивать его на парашют. Пожаров не было до осени. Глебов даже побывал несколько раз в Пашкином доме, картинки его разглядывал. Ничего, конечно, картинки, только подумалось, что малюет, их Пашка от нечего делать. Мог бы и чем другим заниматься. Ну, конечно, Глебов не против настоящих картин, Репина там или Сурикова, но это ж когда было? Настоящие картины в такой глуши не рисуют, настоящие художники живут где-нибудь в центре, не трутся по окраинам, что им здесь делать?

И все-таки Глебова тянуло к Пашке. Он завидовал его увлеченности, пусть даже картинками. Сам Глебов ничего пока для себя не выбрал. Он умел хорошо драться, был силен и ловок, но и только. До армии окончил десять классов, год проболтался — родители дали отдохнуть. Служить его направили на Дальний Восток, здесь он и решил задержаться на время, вроде как определиться. Но до сих пор так ни на чем и не остановился, не было тяги ни к чему.

Нравилось ему, правда, постоянно быть в форме, ощущать свои прочные мышцы, а это как раз и требовалось для пожарного-десантника. Ближе к осени закрутило, задули ветры, начались таежные пожары. Как-то в верховьях Итули грозой разбило дерево, огонь понесло по южному склону хребта. Неделю отбивались, пришлось самим ноги уносить. Позже смеялись, смазывая волдыри и вспоминая, как улепетывали. Но тогда было не до смеха. Особенно когда Дышкин-один едва не пропал.