Твой единственный брат - страница 37

— Вот как, — усмехнулся Борис. — А может, на холявку?

— Что это такое?

— Это про тех, кто даром выпить любит. Сам-то ты как?

— Ты брось, — поморщился Вадим. — Я вообще не пью.

— То-то, я заметил вчера, все рюмку отставлял. Ну что ж, молоток. Это ж редкость, считай, в музей тебя надо.

Лежали на сене и переругивались. Оба до пояса обнаженные, в синих трико и кедах. Братья. Под ясным небом на берегу родной реки. Борису, стало тоскливо и даже обидно, что с братом родным не поделишься заветным, о чем много передумано.

— Пять лет мы с тобой не виделись, — сказал он, помолчав. — И чего лаемся?

— Это тебе непонятно чего надо. Все так же в облаках витаешь.

— Зато ты больно хозяйственный стал.

— А что тут плохого? — вскинулся Вадим. — Ты же видишь, как жизнь поворачивает? Что там отец — у него одна коровенка, чушка да кур два десятка. А я бы на его месте… 

— Ты бы, конечно, развернулся, — поддел Борис.

Положим, насчет какого-то поворота, о котором вдруг так горячо заговорил Вадим, — это обывательские сказки. Как они появиться-то могли, эти пустые выдумки? Да и где — в крепкой советской семье, где глава — бывший первостроитель завода и города! И когда — в начале шестидесятых. Как раз вчера за столом — по случаю возвращения Бориса — отец вдруг сказал, что будто, по слухам, коров из домашнего хозяйства у заводских рабочих будут изымать. И даже подсобное хозяйство завода прикроют. Мол, есть такое направление, по которому обеспечение пойдет за счет сельского хозяйства. Полностью. Вроде как облегчение намечается, но так ли будет на самом деле — еще посмотреть надо… 

— Развернулся бы, — убежденно сказал Вадим. — Да и тебе не мешает подумать. Голова у тебя на месте, вот и поступай в институт, как отец советует. Время такое наступает, жить можно. Будешь на заводе командовать, семью нашу знают, глядишь, — начальником цеха станешь, и мне неплохо будет.

Это было продолжением вчерашних разговоров по случаю возвращения Бориса. Отцу очень хотелось, чтобы Борис выучился и пришел инженером на завод, который он начинал строить еще до войны.

— Смотри, Борька, какой стал теперь завод — уже за границу машины гоняем. А поселок какой отгрохали!

— Что ж тебе, как ветерану, квартиру не дадут? — перебил Вадим.

Видимо, этот вопрос у них уже обсуждался.

— Отвяжись, что ты понимаешь?! — вскипел отец. — Этот дом я сам строил, но и завод помог. Отсюда и похороните меня, а там как хотите.

Отец был глуховат. Мать говорила, что это у него после службы в частях особого назначения, ЧОНе. Там, наверно, и командирские навыки у него появились: не любил, когда ему прекословили. Нередко затягивал песни «Шуми, Амур!» и «Как пограничники-чекисты». Когда построили завод, отец стал мастером: на большее не хватило образования — всего-то четыре класса окончил. Вот и хотел, чтобы Борис пошел дальше, чем он сам.

Ни к чему, наверно, было заводить, этот разговор. Не желал Борис ни в какой институт. Да и дома оставаться не хотелось. Но не время было посвящать Вадима в свои планы. А Вадим, оказалось, четко видит свою цель: будет работать на заводе слесарем-сборщиком (самая перспективная специальность насчет заработка) и заочно учиться в строительном техникуме, откуда тоже весьма заманчивые пути ложатся под крепкие ноги. Заодно и дома помогать будет, ведь отцу уже скоро шестьдесят. А у младшего брата лишь розовый туман в голове.

— Эй, там, наверху, не уснули? — крикнул отец.

Уснешь на таком солнцепеке…  Борис вскочил, рывком поднял брата, глянул ему в глаза. Тот вздохнул, нагнулся за вилами. И опять вал за валом покатили они сено к сходням. Только теперь уже помедленней: мужики сразу и ворошили, разбрасывали сено для просушки.

Скоро под ногами заходил дощатый настил, и остатки сена братья отнесли на берег сами. Отец объявил перерыв на обед. Борис сразу плюхнулся в воду, долго плавал, фыркая и разгребая намокшую траву. Остальные поплескались у берега и ушли готовить обед. Ели окрошку с холодным квасом, сало с мясными прожилками, черный хлеб, пили горячий, из термоса, чай.

Потом Борис прилег в тени под копной. Опять зашел разговор о наводнении, о том, что от коров придется, видимо, избавляться, мол, это уже точно, что рабочим не разрешат их держать.